Пытка искусством: тюремные камеры, сводившие с ума

Ничто в детстве и юности Лауренчича не указывало на роль, которую ему предначертано сыграть в одном из самых запутанных и кровавых конфликтов первой половины XX века. Он появился на свет в семье эмигрировавших из Австро-Венгерской империи словенцев в муниципалитете Анген-ле-Бен недалеко от Парижа 2 июля 1902 года. Его отец был известным у себя на родине и в Германии редактором и журналистом. Переехав, Лауренчич-старший с успехом возобновил карьеру во Франции. По работе он много путешествовал, ездил по всей Европе и бывал в Штатах. Семья — жена и двое сыновей — всюду его сопровождали. Они вели богемный образ жизни: останавливались в лучших отелях и обедали в дорогих ресторанах. Так продолжалось до 1914 года, пока начало Первой мировой войны не вынудило Лауренчича, гражданина Австро-Венгрии, вместе с родными покинуть Францию.

Новым пристанищем семьи стал Сан-Себастьян в Испании. Оттуда Лауренчичи перебрались в Барселону. Дела у отца Альфонсо снова наладились. Его статьи о культуре и развлечениях пользовались такой популярностью, что работу журналиста-иммигранта отметил даже король Альфонсо XIII. Свои таланты начинал демонстрировать и сын — подросток много боксировал (и часто побеждал), обожал рисовать и играл на нескольких музыкальных инструментах. 

Идеи Лауренчича совпали с ростом популярности баухауса — архитектурного течения, которое характеризовалось минимализмом, прагматизмом и функциональностью. Строгие формы, большие окна, плоские крыши, никаких декоративных деталей: кому-то такое казалось уродством, но многие обращались за услугами Лауренчича, чтобы оформить дома, построенные именно по таким принципам.Ему довелось пожить в австрийском городе Граце и в Загребе. Наконец он обосновался в Берлине, который в годы Веймарской республики прослыл творческой столицей всей Европы.

Ситуация для Лауренчича ухудшилась с началом экономического кризиса в 1929 году и окончательно изменилась после установления нацистской диктатуры в 1933-м. Гитлер ненавидел модернизм, сюрреализм и джаз — при нем любые новаторские движения в искусстве стали синонимом моральной деградации и признаком еврейского заговора.

 Побывав в Вене, Брюсселе и Люксембурге, он вернулся в Барселону. Отец уже умер, но в Каталонии до сих пор жили его мать и брат. Лауренчич сосредоточился на музыке — он дирижировал и играл на фортепиано в джазовых оркестрах. Но и в Испании к середине 1930-х сложилась крайне напряженная политическая обстановка. А летом 1936-го с мятежа в колониальном Марокко началась гражданская война. С одной стороны в ней сражались монархисты, милитаристы и националисты, а с другой — полный внутренних противоречий Народный фронт, объединивший либералов, коммунистов и анархистов. К последнему как патриот ставшей оплотом республиканских сил Барселоны и примкнул Лауренчич. 

Первое время у него не получалось найти заработок в условиях военного времени: залы, где он раньше играл, подвергались коллективизации, а концерты массово отменялись. Какое-то время отчаявшийся Альфонсо занимался производством поддельных паспортов. Именно тогда на него обратила внимание военная разведка и даже несколько раз задерживала по подозрению в шпионаже.

В надежде улучшить свое положение и обеспечить безопасность родных Лауренчич выдал себя за архитектора и предложил свои услуги главе военной разведки. Вскоре ему нашли применение: бывшему артисту мюзик-холлов поручили спроектировать тюремные камеры, которые должны были воздействовать на состояние пленных националистов, угнетать их и делать более разговорчивыми на допросах.

Именно за этот проект он и взялся весной 1938 года. На самом деле Лауренчич не учился на архитектора, но познаний в живописи и декорировании оказалось вполне достаточно. Его творения прозвали «чеками» — в честь Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем, ставшей основным инструментом осуществления красного террора в годы гражданской войны в России.

Всего в Барселоне в конце 1930-х появились как минимум три такие камеры. Стены в них покрывали смолой, чтобы в летние месяцы там становилось невыносимо из-за жары. Койки располагались под наклоном 20 градусов, спать на таких дискомфортно.

Кирпичи, составлявшие пол, укладывали на ребро, из-за чего нормально ходить было невозможно. Сами камеры представляли собой каморки высотой два, длиной — два с половиной и шириной полтора метра. Стрелки часов каждый день переводили на четыре часа вперед, чтобы запутать заключенного и усилить чувство голода. Стены напоминали садистскую фантазию — они были покрыты выступами и зазубринами и раскрашены в яркие цвета: красный, зеленый, желтый.

Полы украшали такие же сюрреалистические узоры, вгонявшие пленников в состояние стресса и паники. Лауренчич учел даже акустику — кое-где потолок резко искривлялся и каждый звук причудливо искажался.

Такой подход позволял республиканцам сэкономить силы: сами камеры выполняли работу, которая иначе досталась бы надзирателям. Разговорить пленных получалось не за счет ударов дубинками или подвешивания вверх ногами, а благодаря организации пространства. В обычных камерах узники могли хотя бы ходить из угла в угол или отдыхать на койке. Здесь они оказывались лишены даже этого. 

Заключение в «чеках» использовали, чтобы вынудить дать нужные показания. Часто хватало нескольких часов в такой камере. А некоторых обстановка в «чеках» наводила на мысли о самоубийстве. Один священник, побывавший в плену у республиканцев, рассказывал, что на третий день перестал отличать день от ночи и ощутил, как его сознание «погружается в бред».

Камеры Лауренчича функционировали до января 1939 года, когда Барселона пала под натиском франкистов. Сам Лауренчич к тому времени снова угодил в опалу у республиканцев. Его обвинили в растрате бюджетных средств и заточили в бывшем монастыре под Фигерасом. Он пытался бежать от наступавших франкистов, но был схвачен. Тогда он решил воспользоваться знанием немецкого и выдать себя за австрийца, но его личность установили по документам в штаб-квартире каталонских спецслужб.

Им не удалось схватить почти никого из коммунистической верхушки и чтобы удовлетворить жажду крови своих последователей, они выдали архитектора за едва ли не главного военного преступника. Тот же сначала попытался убедить суд, якобы саботировал красный террор и на самом деле поддерживал каудильо, но быстро понял, что исход слушания предрешен. Напоследок Лауренчич сделал упор на своей преданности искусству, заявив, что проектировал камеры, вдохновляясь работами Сальвадора Дали и Василия Кандинского.