Российский Гааз: заступник ссыльных и каторжан

Дипломированный медик и философ Фридрих Йозеф Лаврентиус Хааз приехал в Москву в 1806 году в возрасте 26 лет и вскоре стал Федором Петровичем Гаазом. Имея заслуженно лестные отзывы о своем мастерстве от излеченного им русского дипломата князя Репина-Волконского, немец быстро завел практику с солидной клиентурой. По рекомендации одного из высокопоставленных пациентов к Гаазу обратились за помощью в лечении массовых глазных болезней среди кадетов и обитателей Преображенской богадельни. Доктор справился с задачей блестяще, но особенно городским властям понравилось то, что он отказался от платы.

Такого ценного специалиста поспешили привлечь на государственную службу. Федора Петровича наградили орденом Святого Владимира IV степени, и 4 июня 1807 года он принял обязанности старшего врача московского госпиталя имени императора Павла. Находясь в этой должности, он совершил путешествие по Северному Кавказу, исследовал целебные источники в Кисловодске, открыл минеральные ключи в Железноводске и Ессентуках. В 1811-м Гааз получил чин надворного советника, а в 1812-м за свое описание Кавказских вод — «бриллиантовый перстень от Его Императорского Величества».

Когда на страну напал Наполеон, неугомонный немец прошел с русской армией долгий путь в качестве военного хирурга. После победы доктор продолжил изучать минеральные воды, но уже в Старой Руссе. К 47 годам Фридрих Йозеф был коллежским советником (а потом и статским с Анной на шее), имел каменный дом в центре Москвы, усадьбу в Тишкове, суконную фабрику, успешный опыт борьбы с эпидемией холеры и неуспешный, но очень активный на посту главы Медицинского ведомства.

В этой должности он первым предложил идею неотложной помощи внезапно заболевшим, настаивал на бесплатных больничных койках для крепостных, на прививках от оспы, на особом освидетельствовании душевнобольных, на введении санитарных норм для аптек и лечебных учреждений, но все его начинания наталкивались на косность чиновников загадочной северной страны. Многие реформы он пытался финансировать из своего кармана, лишь бы только они начались, и его, разумеется, обвинили в казнокрадстве. Тяжба длилась чуть ли не два десятилетия уже после того, как Гааз добровольно освободил кресло.

И вдруг началась новая жизнь. Военный генерал-губернатор Москвы князь Голицын предложил Федору Петровичу войти в Попечительный о тюрьмах комитет и стать главным тюремным врачом. Заручившись поддержкой князя, доктор начал действовать с утроенной силой. Он выдвигал идею за идеей, в конце концов, чтобы не тратить годы на рассмотрение, ему разрешили осуществить их на отдельно взятом участке тюрьмы. На какое-то время доктор стал проектировщиком, снабженцем, прорабом и инвестором, причем без отрыва от основной работы. К 1833 году в Бутырском тюремном замке появились «номера люкс»: чистые камеры с крашеными стенами, откидными нарами, окнами в три раза больше обычных, да еще и с форточками. Во дворе поднялись сибирские тополя для свежести воздуха, воду теперь можно было брать не из грязных притоков Москвы-реки, а из собственного колодца.

Энергии Федора Петровича хватило не только на свой экспериментальный участок, но и на всю тюрьму: появились лапотная, сапожная, портняжная, переплетная и столярная мастерские. За пределами замка открыли школу для арестантских детей. В ней доктор часто бывал и занимался с учениками.

Но особое негодование у немца вызывали условия этапирования российских заключенных. Со времен Александра I для этого использовали железный прут. К нему цепями за руку приковывали по несколько арестантов, не важно, какого роста, пола, возраста, состояния здоровья. Расстегнуть браслеты конвойный мог только на очередном этапе. Все, что арестантам приходилось делать по пути, они делали в таком прикованном состоянии. При этом особо опасные преступники — каторжные — шли в кандалах, но поодиночке.

Гааз долго пытался доказать бесчеловечность и абсурдность такого обращения чиновникам, но в конце концов плюнул и взялся сам разработать «гуманные» кандалы. Его браслеты с цепями получились существенно легче, да еще были отделаны внутри войлоком, чтобы не жгли в жару, не обмораживали в холод и не стирали до костей кожу. Изобретение никого не впечатлило. И только когда генерал-губернатор застал доктора расхаживающим в своих кандалах по комнате (так Федор Петрович проверял, каково в них будет идти до следующего этапа в Богородске, а это 400 км), он велел использовать изобретение на московской пересылке и отменить прут.

Зная российских чиновников и исполнителей, немец лично следил, чтобы все этапированые были перекованы в его кандалы. Более того, он финансировал процедуру из собственных средств, а когда те закончились, сам собирал на это пожертвования. Позже он добился для себя разрешения бесплатно осматривать всех проходящих через Москву арестантов, а для этого держать их на этапе хотя бы одну неделю. За это время доктор осматривал осужденных не менее 4 раз. Он уговорил Голицына открыть специальное отделение тюремной больницы для пересыльных, чтобы оставлять там тяжелобольных на лечение.

В тюрьме Гааз еженедельно обходил все камеры. Подолгу оставался с узниками один, без надзирателя, внимательно выслушивал заключенных. Когда после смерти Голицына его освободили от должности, он добровольно и безвозмездно взвалил на себя обязанности стряпчего, помогал решать бюрократические вопросы арестантам и их семьям.

Когда Федору Петровичу было уже под 70, в городе вновь вспыхнула холера. Недавние недоброжелатели и душители его инициатив поспешили обратиться за помощью к нему, потому что знали: только он сможет усмирить народ, думавший, будто эпидемия спровоцирована властями. Гааз взялся за дело весьма необычным образом, но абсолютно естественным для себя: он ездил по улицам и всячески демонстрировал, что болезнь не заразна: целовался с больными и даже залезал после них в ванну. При этом нет сомнений, что сам ни минуты не верил в то, что говорил.

Когда свои деньги закончились, а фабрика, дом и имение были проданы, врач, несмотря на насмешки и унижение, продолжал собирать средства на нужды беззащитных. Он был уверен: самый верный путь к счастью не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать счастливыми других. Федор Петрович Гааз умер в 73 года в тесной каморке при больнице. Хоронили его (за казенный счет) около 20 000 человек. Гроб несли на руках от костела до Введенского кладбища.