Большая игра

Сергей Минаев: Когда вы впервые ощутили славу? После того как вышел «Свой среди чужих»?

Сергей Шакуров: Нет. Когда сыграл шута у Леонида Хейфеца в Театре Советской армии.

В театре?

Да. Театр-то большой. Громадный театр! И спектакль «Смерть Ивана Грозного» пользовался чумовой популярностью.

Это там, где вы «колесом» ходили за царем?

Да-да. Это Лёня Хейфец узнал, что я мастер спорта по акробатике. Моя первая роль — я тогда был в армии. Мы являлись военнослужащими, должны были ходить в форме, пострижены под машинку, ездили на сборы. Коль он мне предложил, я говорю: «Леонид Ефимович, извините, то, как репетирует другой артист, я не буду делать, я что-нибудь другое, свое сделаю». И я придумал всю эту акробатику.

Сколько вам лет тогда было?

1965-й — получается, 23 года.

То есть вы, молодой пацан, говорите режиссеру: «Я вот так вижу, я сейчас вот так сделаю».

И он согласился. Видимо, понял. Вообще, эта работа послужила началом нашей крепкой дружбы, которая и сегодня продолжается в его детях, — меня связывают добрые отношения с Ольгой, его дочерью.

Как тогда слава выглядела?

Спектакль пользовался диким спросом. От Театра Армии никак не ожидали по тем временам такой постановки, еще и про царя с вечной темой — борьба за власть. Это был безумный, мощный спектакль! Конечно, ломились студенты, а им даже в таком громадном зале не хватало места. Пускали их бесплатно, они сидели на ступеньках. Приглашали знаменитых людей, генералов, министров. И потом шли в банкетный зал отмечать почти после каждого спектакля. Меня, как солдата-срочника, туда не допускали, но я был безумно горд быть причастным к славе Попова, Сумбаташвили. Только спектакль, сцена может так объединять. Я в полной мере разделял успех общего дела, не будучи заслуженным или народным. Ничего подобного в своей дальнейшей творческой жизни я не испытывал. Нас четверых выдвинули на Госпремию. Хотя у меня на весь спектакль было две фразы — «Да здравствует царь Федор Иоаннович!» и «Да здравствует боярин Годунов!». Я залезал наверх и их орал. Это был финал спектакля. Всё! Остальное была физика, которую я придумал.

А что на улицах? Люди стали узнавать?

На улицах — нет. У нас огромная страна. Узнавание приходит через экран.

Как вы вообще попали в эту ситуацию, в театр? Вот вы растете на Арбате, в обычном московском дворе.

Да, в обычной коммуналке. Соседи — добрые, прекрасные люди. Летом выносили во двор столы, вместе справляли праздники — Пасху, 1 Мая, День Победы. Сестра меня маленького брала на плечи, когда мимо нашего дома шла демонстрация на Красную площадь. И так я рос, мальчишкой босым в трусах бегал под дождем. За забором был котлован от Храма Христа Спасителя — бассейн тогда еще не построили. Мы пацанами в этом котловане купались, а нас гоняли сторожа, стреляли мелкой дробью, солью. Но мы все равно купались. В теплые дни уходили на Москву-реку. Самая клевая история была — проплыть перед речным трамвайчиком, как можно ближе его подпустить.

Еще я обожал пионерские лагеря: футбол, шкоды, драки подушками и все остальное. И как-то мы играли в футбол, и пионервожатый говорит: слушай, а ты хорошо двигаешься, давай мы тебя в секцию отведем. Мы приехали в Москву, и он за руку отвел меня на Стадион юных пионеров. Там была студия акробатики в часовне — стадион уже разрушили, а часовня сохранилась до сих пор. Я начал заниматься и очень быстро пошел по разрядам — 3-й, 2-й, 1-й. В 18 лет стал самым молодым мастером спорта Советского Союза по акробатике.

В школе я учиться не хотел, я был чистый двоечник. Ну и перед восьмым классом пришел домой и говорю: «Мам, зачем мучиться». Мама расстроилась, но ругать меня не стала. Сказала: «Хорошо, иди работай». Ух ты, 68 лет рабочего стажа, кажется, получается… Ни фига себе!

И куда вы пошли работать?

Во Второй таксомоторный парк в Кожухово, там работала подруга моей сестры — чертежницей. А я три года отработал слесарем-сборщиком. Карданный вал, задний мост, передний мост, коробка передач. А что? 74 рубля, между прочим, в кассу маме. Это большие деньги. Она 150 рублей получала, будучи заведующей вивария в Институте мозга. Но рабочего из меня не получилось, потому что еще в школе к нам пришел артист из Центрального детского театра, в то время известный, Валентин Иванович Захода, и организовал драмкружок. Учиться мне не нравилось, а драмкружок нравился.

Валентин Иванович был знаком со всеми в Центральном детском театре, а там ставили спектакли Виктора Сергеевича Розова, нашего великого драматурга. И он Розова попросил прийти на один из наших спектаклей. Розов увидел спектакль, говорит: «Вот этот пацан симпатичный, надо бы его отдать учиться нормально». И даже поговорил с директором Центрального детского, чтобы меня без диплома взяли туда учиться.

Подождите, у вас высшего актерского образования никакого нет? Это просто талант, который спал там, где-то, а потом его разбудили?

Нет, получается есть. И дипломный спектакль был — «Фигаро» — со мной в главной роли. И диплом есть. Студия, 28 человек на курсе — в общем, не могу сказать, что она мне что-то особенное дала. Но дело не в этом. Как раз когда я учился, в театре появился Анатолий Васильевич Эфрос.

Величайший.

Так получилось, что артисты Эфроса — Дуров, Лакирев, Сайфулин — не очень хорошо двигались. И меня попросили с ними заняться акробатикой. Я в фойе театра положил маты и стал их учить двигаться, переворачиваться. Льва Константиновича Дурова, например, научил лететь через стол. Сломал ему ключицу в конце концов, правда, и сам его отвез в больницу. Меня стали приглашать на знаменитые ночные репетиции к Эфросу, разборы пьес после спектакля. У него я всему и научился.

То есть вы такой дворовый пацан, хулиганистый, спортивный, три года в цеху. И потом вы, что называется, вживую нахватались.

Да-да, вприглядку. Я научился играть, смотря спектакли. Приезжает в Центральный детский театр на гастроли Театр Акимова. Я помню, спектакль назывался «Опаснее врага». Главную роль в нем играл Панков. Они приехали на 20 дней, и я ходил каждый день. Меня больше никто не мог научить. Эфрос и вот… Думаю: «А как же это он так играет, что зал весь просто со стульев чуть не падает?»

Я нашел ваше интервью 83-го года. Вы там, в частности, говорите такую жесткую вещь: «Некоторым актерам приходится смириться с тем, что они статисты». Журналист вам возражает: «Ну в театре же статисты тоже нужны». И вы говорите: «Ну, это не ко мне. Я хочу быть первым». Вот у меня вопрос такой. Вы самый молодой мастер спорта были. Вы когда пришли работать в театр, понимали, что там конкуренция?

Да.

И вы сразу себе сказали «Я буду сейчас тут пробиваться»?

Даже мысль такая в голову не приходила. Чтобы было понятно, я никогда не строю планы. Я никогда не мечтаю. Я не понимаю, как это можно — мечтать. Я живу только сегодняшним днем. Отвели меня в таксомоторный парк — ну, я включился. И здесь тоже стал учиться, как все. Я вообще никогда не лезу вперед. 

А как же вы в эту профессию пришли? Ведь она же отбирает специальных людей, которым важна слава, важен успех.

Мне нравилось валять дурака. Я и сейчас это делаю. Я валяю дурака, но делаю это мастерски! У нас сейчас искусством перевоплощения владеют единицы. Я могу назвать трех или четырех человек, но не буду — они сами себя знают.

Я вчера опять посмотрел фильм «Друг». Вы там сыграли так точно, как будто только вчера из запоя вышли.

Это я тоже валяю дурака.

То есть получается, что вы ни дня в жизни не работали. Валяли дурака на сцене, и делали это в свое удовольствие.

Да, да.

Но вы ответственно валяете дурака.

Да, очень ответственно!

Вы в Советском Союзе много зарабатывали?

Конечно. Картина — «Жигули», еще картина — еще «Жигули». Первая моя «трешка» была на заработанные таким образом деньги. Правда, она мне досталась благодаря любви Николая Трофимовича Сизова, тогдашнего гендиректора «Мосфильма». Кто-то из режиссеров походатайствовал, было написано письмо знаменитому Трегубову, начальнику московской торговой сети. И мне дали машину, которая была сделана для постпредства, для каких-то посольских. Моя первая машина, желтого цвета.

Это же о 1970-х речь? Когда нельзя было прийти в автосалон и купить машину, надо было встать в очередь?

Боже упаси! За «копейками» стояли. Как раз 5 тысяч рублей.

Огромные деньги! Зарплата инженера в этот момент сколько, рублей 140? Актеры и сейчас отдельная каста, но в Советском Союзе актер — это был небожитель?

Я этого никогда не ощущал.

Серьезно? Толп поклонниц не было?

Были, были! Но я уходил от этого. Уходил! У меня был знаменитый спектакль «Сирано де Бержерак». Я, по-моему, первый актер, который Сирано играл без носа. Тоже, между прочим, табу. В кино — это одно, но в театре и чтобы Сирано без носа? Я еле-еле уговорил Бориса Морозова это сделать.

На «Сирано» было множество поклонников. Выходишь из театра, они тебя ждут у входа, у твоей машины, и все просят автографы. Хорошо, пожалуйста, мне не жалко. Но спектакль тяжелый, ты после него весь мокрый, уставший. Ну, кому-то не успел подписать. «Спасибо большое, извините, я тороплюсь». В машину — и поехал! Может, торопился на «Красную стрелу» в Питер на съемки. Однажды берусь за ручку дверцы, а рука красная. Ручки измазали красной краской. 

Такие обидчивые поклонники были?

Да, да, вот до такой степени. Но были и покруче… Потом пару раз шины прокололи. Не все же понимают, что устал, думают, капризы, зазнайство. А тут слава, автограф требуют, буквально за руки тянут. Так что я не могу сказать, что что-то делалось ради славы или ради денег. Всегда были принципы, четкие запреты, в первую очередь для самого себя.

А что вы себе запрещали?

Повторяться. Брежнева, например, я сыграл один раз и больше не стал бы. Хотя не раз предлагали, уже после Снежкина. Мне нужно обязательно, чтобы следующая работа была не похожа на предыдущую, на ту, которая была до нее. Лучше всего — материал, с которым я вообще еще не сталкивался. Теперь все стало одинаковое — сериалы, герои в этих сериалах. Если фильм или сериал имел успех — жди вечных продолжений. И порой артист вынужден работать в этой «жвачке», так как всё принадлежит продюсерам, платформам. Многое решают деньги, касса. Хотя есть и исключения. Но они только подтверждают правило.

Насколько сильно кино изменилось с 1970-х и 1980-х?

Очень сильно! Я не буду тут перечислять, с кем я работал, — Анджей Вайда, братья Михалковы, Соловьёв. И обязательно всегда перед кадром была репетиция. Час, может быть, даже полтора. Хуциев, пока не отрепетирует досконально всё, он не звал на площадку в камеру. Сейчас такого нет. Сейчас даже сценарий с партнерами почти никогда почитать не получается. Встали, сели, в кадре — и поехали. Текст ты, конечно, можешь выучить наизусть. Но когда перед тобой партнер, тебе надо к нему притереться. У всех разная манера, темперамент, школа: один медленно говорит, другой быстро. Ты не успеваешь их понять и услышать. В общем, масса тонкостей и секретов.

Вы жесткий человек на площадке? Например, мой старший товарищ артист Гуськов в таких случаях останавливает все это и говорит: «Так нельзя делать, так нельзя играть. Надо репетировать».

Правильно, потому что вахтанговская, мхатовская школа не позволяет такого. Вообще, нужна школа. Это внутренние принципы. Стержень.

Какая у вас любимая из ролей?

Наталья Гундарева обычно отвечала на этот вопрос так: «У меня их много, как же я буду выбирать? Вот представьте, что у вас много детей, а вы одного гладите по голове, а другого бьете по затылку».

Вы раньше часто говорили, что «Любимая женщина механика Гаврилова».

Ну это вранье!

А какая тяжелее всего далась?

Вот это вопрос. А! Да, вот, правильно. Точно. «Любимая женщина». Там вообще нет слов. Насколько я знаю, Петя Тодоровский вообще хотел сначала эту роль предложить Высоцкому. Потом что-то там не получилось, и он достал меня. Позвонил мне, говорит: «Каюмыч, хочу тебе роль одну предложить, но ты понимаешь, она без слов вообще, буквально на полторы минуты в конце». Я говорю: «Петя…» А мы с ним знакомы были еще по хуциевской картине «Был месяц май». Я говорю: «Ну давай почитаю». Прочел, думаю: «Блин, как интересно. А почему бы не сделать, действительно?»

Но в сценарии была написана ерунда. Приезжает на эту площадь карета скорой помощи, из нее на каталке выкатывают этого Гаврилова, голова у него перевязана. Я говорю: «Петь, какая-то херня!» Дело происходит уже на съемочной площадке, мы раньше не смогли про это поговорить. А я чувствую, что что-то мне не нравится. Или я уже видел это где-то, или это вообще какой-то цирк, в котором нет ничего живого. Хожу, хожу. Петя: «Каюмыч, ну ты готов?» Говорю: «Петя, что-то мне не нравится вся эта хреновина. Если он был в драке, значит ему что, накостыляли, и он приехал к бабе с костылями? А почему не в больницу тогда повезли?» Он: «Давай уже, все готовы»

А там «тройку» такую сшили для меня новую, с жилеткой, классную. И вдруг я снимаю этот пиджак, бросаю его на асфальт, фалду оторвал. Я говорю: «Не надо никакой скорой помощи, притащи сюда воронок милицейский». — «Как, откуда?» — «Ну вот милиция стоит в оцеплении, пускай приедет ГАЗик, ГАЗик меня привезет!» Я попросил этих пацанов, милиционеров: «Вы меня держите, не отпускайте. Я буду вырываться, а вы меня все равно держите!»

То есть это настоящие милиционеры?

Да! Ну конечно! Бам — сняли с одного дубля. Ну дальше я уже сам сыграл, что хотел. Вот такая история. Это самое было тяжелое.

Вы раньше все время говорили, что вы в первую очередь театральный актер.

Безусловно.

И сейчас тоже подтвердите?

Абсолютно! Всему, что я умею, я научился в театре. Это фундамент. Без него ни одно здание толком стоять не будет. А кино — ну что кино? — это этажи от первого до последнего. Чем их больше, тем строение выше, тем лучше тебя видно, где шпиль — твои лучшие роли.

А сейчас вы где кайфуете больше? В театре или в кадре?

Все равно в театре. Кино — это как? Вот маленький кусочек текста, на страницу, ты его выучил, тебя сняли. Потом сделали второй дубль, потому что со светом что-то не то, например. И все. А главное, вот я выучил текст, снялся, и через час попроси меня его повторить — я не вспомню, хоть убей. А все свои театральные роли я помню до сих пор.

Это такая функция у мозга счастливого человека, который моментально забывает и купирует ненужную ему информацию.

А Арбенина из «Маскарада» или из «Сирано де Бержерака» я монологи помню до сих пор, потому что я их много лет на сцене произносил. Я их помню до сих пор! «Прощайте, я умру, как это просто все и ново, и не ново. Жизнь пронеслась, как на ветру случайно брошенное слово. Бывает в жизни все, бывает даже смерть, но надо жить и надо сметь. И если я прошел по спискам неизвестных, я не обижен, ну, не довелось. Быть может, сейчас…» Владимир Соловьев. Блистательный, жесткий мужской перевод.

А почему сейчас у вас так мало новых работ в театре?

Не приглашают.

Почему?

Видимо, боятся конкуренции. (Смеется.) Сейчас театрами все больше артисты руководят. Ушла эпоха великих худруков. А вот Виктор Рыжаков не побоялся позвать меня в «Современник», где мы с Евгением Арье сделали спектакль «Папа». Сильный и важный спектакль получился.

Расскажите, как вы попали к Михалкову в «Свой среди чужих».

Очень просто. Я шел по коридору.

Значит, просто.

Да-да-да. Тоже все случай, все из случая абсолютно состоит. Я же и Брежнева не собирался играть.

Я знаю, вас на Чазова вызывали.

Да. Я приехал на «Ленфильм» к Сереже Снежкину. Я прочитал, мне показалось, это как-то… Ну, проходная роль. Но, думаю, поеду, Снежкин любопытный, мне про него рассказывали много. Я попробовался, а потом отказался: «Спасибо большое, Сергей Олегович, но это я играть не буду. Тут играть нечего, вы же понимаете, я артист большого масштаба!» Ну в шутку, конечно. И всё, и уехал. Через месяц звонят мне: «Приезжайте, попробуемся, на Брежнева». Ну, тут я знал, что я сделаю!

А к Меншикову вы как готовились? Приходили в его дворец?

Конечно! Я что, такой гениальный, что мне готовиться не нужно? Я прочел Ключевского, Соловьёва. Был у Меншикова во дворце, все там облазил, обнюхал — где фальшивка, где нет. Еще раз посмотрел «Петра» того, с Симоновым, с Тарасовой, с Жаровым.

Но с михалковским фильмом, значит, случай?

Случай. Иду по коридорам «Мосфильма», и вдруг Никита бежит, веселый, шустрый: «Ой, Сережа, привет». Я говорю: «Привет!» Мы в футбол с ним играли на Ленинских горах. Он: «Слушай, у меня задумка есть интересная, я хочу, чтоб ты сыграл в этой картине роль». Я говорю: «Какие проблемы!» Он говорит: «Ты согласишься сыграть? Очень хорошая роль. Сценарий пишет Эдик Володарский». Я говорю: «Конечно!» Всё, отлично, договорились. По рукам! И разбежались в разные стороны. Я пошел по своим делам, что-то там подписывать, а он по своим.

Через две недели узнаю — его в армию забрали на Дальний Восток, на Камчатку. И он пропал на год. Я, естественно, забыл. У меня картины, одна за другой, спектакли. Он через год возвращается, звонит: «Сереж, ну все, ты готов? Будем сниматься». Приносит сценарий, и все — в Чечню, в Грозный.

Я на днях читал про этот фильм. Оказывается, его очень сильно в прессе тех лет критиковали.

Серьезно?

Конечно! Там такие статьи, мол, что тут за вестерн сняли про наших доблестных героев Революции! Публика на ура приняла, а критика громила.

Ведь критики не знают, как надо, но знают наверняка, что сделал ты это точно плохо. Просто зависть. Слаб человек. Успеху, таланту всегда завидуют. Такая участь. И завидуют, конечно, бездари в основном. Бездари и подонки. Ладно, Бог с ними.

А как вы к Вайде попали?

До Анджея Вайды я снимался у Юлиуша Махульского в двух картинах. Махульский очень известный в Польше режиссер. Он что-нибудь показал ему, наверное, и мне позвонили из посольства, говорят: Сергей Каюмович, вас хочет Анджей Вайда на роль русского капитана Рыкова в фильме «Пан Тадеуш». Мы с Вайдой подружились, кстати, он мне оставил такое письмо — до сих пор висит у меня дома на стене.

А вы знали вообще западное кино в то время? Видели, например, Де Ниро? Или как в «Над гнездом кукушки» Джек Николсон играл? Как это тогда воспринималось?

Я, честно, был потрясен. Думаю: «Блин, какая классная актерская школа!» Меня, кстати, приглашали примерно тогда же в Америку, в фильм с Кевином Костнером «13», сыграть Хрущева. Ну там две сцены, правда. Я в итоге не поехал — оказалось, нельзя сделать рабочую визу, так как на картине уже работало много иностранцев. А там все строго: профсоюзы, квоты. В Голливуде пока мы чужие. Самое большое, что нам предлагают, это играть русских. Плохих, хороших, но русских. Нет настоящей интеграции.

А у нас и у самих школа обалденная. Я очень благодарен, что довелось поработать с такими людьми, как Алексей Баталов, Владимир Меньшов. У меня в учителях кино были Столпер, Сегель (это мои первые картины), Хуциев. Ну, с Хуциевым мы уже были друзьями и соратниками.

Как с вами сейчас молодые режиссеры работают?

Замечательно. Мне так нравится! Они мощные, мыслят по-другому. Теперь я учусь у них, а они, вполне возможно, — у меня.

Я пытаюсь представить себя на месте молодого режиссера. Вот ко мне придет Шакуров, я ему буду говорить: «Сергей Каюмович, вот здесь вот по-другому сделайте». Как они с вами общаются? Они вами руководят или просто сразу говорят: «Вы делайте, что надо, а мы камеры поставим»?

Ну ближе ко второму, конечно. В последние пять лет пришла интересная молодежь. Кино — это коллективное творчество. Мне нравятся пробы, без них ансамбль не создать. Я готов к поиску. Я всегда интересуюсь, кто предполагается мне в партнеры. Я хочу знать, например, какой партнер у меня. А вдруг у меня с ним не сложится? Я даже настаиваю на пробах, чтобы потом не было мучительно больно. Тем более сейчас кино не по году или полтора снимается. Месяц на полный метр, 23 дня — и выдай продукцию. 

Вам современный материал вообще интересно играть?

Тут вопрос от женской части редакции: «Спросите, пожалуйста, у Сергея Каюмовича, как он так хорошо выглядит, что он делает с собой?»

Это все спасибо маме Ольге Сергеевне и отцу Каюму Туффитовичу и Господу Богу. А я каждый день проплываю километр, бегаю у себя по Патрикам, зарядку делаю. У меня спектакли тяжелые. Если я этого делать не буду, коленки начнут подкашиваться.

Какие у вас еще любимые места в Москве, кроме Патриарших?

Во-первых, Парк культуры. С ним очень многое связано, очень много всего было. Потом все, что вокруг дома, где я родился. Сивцев Вражек, Староконюшенный переулок. Четыре школы, из которых меня поочередно выгоняли. Музей Пушкина. В моем детстве там были выставлены подарки Сталину, которые присылали со всего мира. Я пацаном обожал на них смотреть. Там паровозики такие были, самолетики. Чего ему только не дарили! Там было то, чего у нас не было. Я попадал в страну чудес.

У вас ощущение города со временем меняется?

Да нет. Москва для меня все равно такая же, как была и 50, и 30, и 20 лет тому назад. Ну, Москва-Сити меня никак не коробит. Поставили и поставили, и слава Богу. Стоит, вроде красиво. Москва-река — вот это мое любимое место. Там, где сейчас стоит стадион в Лужниках, мы там купались очень часто, там песочный берег был для тех, кому не хотелось на камнях напротив Театра эстрады прыгать. У нас там был любимый 8-й камень. Эта лестница до сих пор сохранилась — я там провел свое детство. Но иногда мы ездили и к Лужникам, потому что там река чуть пошире, и изгиб у нее такой интересный. А вот Яузу я не очень любил.

В ваше время это вообще окраина была.

Да. Я пешком из дома ходил в «Художественный» — он был самый любимый, потому что ближе всего. Я там по-тихому, без билета, смотрел все картины, все старые сказки. Телевизоры уже позже появились.

В интервью 1983 года вы говорите: «Самое главное для актера — добиться успеха. К нему нужно идти мощной, столбовой дорогой, никуда не сворачивая, многим жертвовать во имя своей цели». А вы чем пожертвовали в жизни?

Не может быть, чтобы я это сказал. Я так категорично не мыслю и так затейливо не формулирую. Антон Павлович Чехов сказал:

Я переформулирую вопрос. Что главное в жизни для мужчины, на ваш взгляд?

И напоследок. Что бы хотелось сыграть?

(Шепотом.) Лира…