Она писала о боли так, будто сама была ею. И когда в ее жизни появился Блейк, эта боль стала манифестом. Они были будто вшиты друг в друга нитками из лезвий — и отрезать это можно было только вместе с кожей.
Эми Уайнхаус не была создана для большой сцены. Ее нельзя было подстроить, поставить на продюсерские рельсы. Она звучала так, будто выжигала собственное сердце. Девочка из северного Лондона с ранних лет знала, что все настоящее рвется наружу. Музыка у нее была как рана — открытая, беззащитная, но не заживающая. Когда она пела, казалось, что на сцену вышел кто-то, кто давно не хочет жить, но все еще держится, потому что это кому-то нужно.
Когда в 2005 году в ее жизни появился Блейк Филдер-Сивил, все пошло под откос. Он был ее личной ямой и персональной катастрофой. Работал на продакшене клипов, ходил в узких джинсах и жевал губу — по нему сразу было видно: неприятности к нему прилагаются. Они встретились в пабе в Камдене. Через пару недель Эми уже сделала себе первую татуировку в его честь — «Blake» на груди, будто вшивала его себе в сердце. Он называл ее «детка», она его — «мой мужчина», и дальше все понеслось так быстро, как будто они оба решили: лучше умереть красиво, чем жить, как все.
Он был ее вдохновением и ее проклятием. Ее главный альбом Back to Black — это фактически переписанный дневник расставания с Блейком. Он уходил, приходил, лгал, изменял, исчезал на несколько дней, потом вставал в дверях с глазами бедного щенка.
Она прощала. Он клялся. Она верила. Он снова исчезал. И все это время — она пела. Стирая себя до костей ради слов, в которых было слишком много правды.
Блейк любил играть в любовь, пока она не становилась скучной. Сначала он просто пользовался ее уязвимостью. Потом начал давить на ее страхи. Он запрещал ей общаться с определенными людьми, ревновал, манипулировал. Однажды разбил ей лицо до синяков — папарацци сняли их обоих с ссадинами и порванной одеждой. Он уверял, что «все нормально», что «она первая начала». Эми говорила: «Мы просто любим друг друга слишком сильно». Да, настолько сильно, что начали исчезать.
Он привел в ее жизнь все, от чего она потом безуспешно лечилась. Он был тем, кто научил ее, что боль можно заливать, душить, глушить — чем угодно, лишь бы не чувствовать. Но она чувствовала все. После каждой их ссоры она писала песни, в которых пряталась. Ее сессии в студии превращались в исповеди. Песня Love is a Losing Game — не поэзия, а автобиография. Она буквально манифестировала: любовь — это проигрыш, а я проигравшая.
AP / East News
UPPA / Photoshot / REPORTER / East News
Когда они поженились в Майами в 2007 году, Эми была на пике. И именно тогда начала исчезать. Блейк был все время рядом — не как поддержка, а как тень, как след от ожога. Они появлялись на людях в одинаковых ранах, в одинаковом бешенстве. Он был ее пластырем и ножом одновременно. Он говорил: «Мы живем как персонажи Хантера Томпсона». Только вот Хантер хотя бы знал, как вовремя уйти. А Эми осталась. И гнила в этих отношениях изнутри. У нее начались серьезные проблемы с голосом, с ментальным здоровьем, с телом, которое уже не могло выдерживать ежедневную битву за выживание.
На сцену она стала выходить, как на заклание. Забывала слова, падала, шептала.
Аудитория освистывала. В газетах писали: «Жалкий провал». Никто не спрашивал, как она держится. И держится ли вообще.
В августе 2007 года пара попала в заголовки таблоидов после драки в отеле: на Эми были видны следы крови и синяков, Блейк объяснил это «обоюдной истерикой». Он не раз признавался, что «бывал с ней жесток», но тут же оправдывал это «реакцией на ее сцены». Все выглядело как классическая схема в созависимых отношениях: идеализация — обесценивание — вспышка — слезы — примирение — цикл заново.
AFP / East News
За пределами их комнаты все выглядело безумно, но внутри было еще хуже и больнее.
Он ревновал ее ко всем — к фанатам, к друзьям, к музыке. Мог запретить выступать, если она надевала «слишком открытое платье». Она, в свою очередь, чувствовала, что с ним настоящая: без поддельной уверенности, с пульсирующей уязвимостью. Один из ее тур-менеджеров рассказывал, что в гримерке она часто сидела, держась за телефон, как за спасательный круг, и говорила только одно: «Почему он не отвечает?» И добавляла: «Если я не нужна Блейку, зачем я вообще кому-то нужна?»
Эми обращалась за помощью, но делала это между строк. Ближе к 2008 году ее семья всерьез забила тревогу. Отец нанимал охранников, чтобы те не подпускали Блейка к дочери, но она сбегала из дома через балкон. Мать пыталась достучаться до нее письмами. Сам Блейк попал в тюрьму (в очередной раз) за нападение, и именно тогда у Эми появилось время отстраниться — но ненадолго. Она продолжала посылать ему письма, деньги, записки с «люблю, прости».
Блейк ушел из ее жизни в 2009 году. Подал на развод, находясь в тюрьме. Сказал, что «хочет, чтобы она была свободна» (а еще обвинил в измене). Но свободной она быть уже не могла. После него все стало глухо. Даже новые романы, попытки завязать — все было не то. В 2010 году она пыталась вернуться: пела джаз, влюбилась в другого — режиссера Рега Тревисса, вежливого и внимательного. Даже говорила, что хочет родить ребенка.
Но это уже была не та Эми. Та, которую любили за боль, закончилась. Осталась только пустота.
Последние записи в ее тетрадях — это не тексты песен, а фразы вроде: «Скажи им, что я все испортила» и «Любовь — не повод быть слабой, но я слишком слабая, чтобы ее бросить».
23 июля 2011 года ее нашли мертвой. Эми умерла в своей постели, в доме в Кэмдене, одна. Ей было 27. Полиция не нашла признаков борьбы. Просто тело. И сердце, которое не выдержало. Голос, который больше не мог звучать. Та, кто хотела любви, — и получила смерть. Бывшего мужа на похороны не пустили.
После трагедии с Эми Блейк дал интервью. Говорил, что «если бы не он, она была бы жива». Плакал. Потом рассказывал о тюрьме, о новых планах, о своем ребенке. Но в глазах у него все еще стояла Эми — девочка с голосом сорванной души, которая любила не по правилам. Она простила его, как и всегда. Только вот саму себя не успела.
