Почему семья великого писателя была несчастлива по-своему? Погружаемся в единства и противоречия супружеской жизни Льва Николаевича и Софьи Андреевны.
Одним из первых, если не самым первым жанром рунета стала, мудро говоря, профанация сакрального. А по-простому: стремление показать, какими плохими были люди, всегда считавшиеся хорошими. Это во все времена самый верный способ расширить читательскую аудиторию. Сначала под раздачу попали советские политики. Следом — властители дум. Самое популярное из предъявляемых им, властителям, обвинений — двуличие. Мол, с одной стороны «Я вас любил так искренно, так нежно», а с другой — ходок, пробу ставить негде. С одной стороны «Даже счастье всего мира не стоит одной слезинки на щеке невинного ребенка», с другой — у собственный жены глаза не просыхали.
ТАСС
Больше всех, конечно, досталось резонеру всея Руси Льву нашему Николаевичу. И поделом: не учите нас жить! Но если разобраться, была ли приписываемая ему абьюзивность (ну, вы поняли — плохое отношение к домашним) противоречием его учению, или в этом самое настоящее единство? Пойдем по пунктам.
Толстой писал про одну любовь, а сам «любил» совсем по-другому
Утверждение ложно. Софья Андреевна еще в девичестве написала повесть «Наташа». Лев Николаевич, прочитав, воскликнул: «Какая сила простоты и правды!» Именно на этих принципах — простота и правда — Толстой собирался строить свою вселенную. А один такое не построишь. Похоже, он принял Софью Андреевну за Наташу из повести и решил: вот тот человек, с которым мы покажем всем, как жить. Не исключено, что написанная им Наташа Ростова — это та самая Сонина Наташа, то есть в его глазах — любимая Софья. Все это на уровне предположений, во-первых, потому что даже самая светлая чужая душа — потемки. Во-вторых, никто кроме Толстого и самых-самых близких ту повесть не читал, и о чем там речь, никому не известно. Софья сожгла рукопись перед свадьбой.
А знаменитая сцена из «Анны Карениной», когда Левин пишет на столе первые буквы слов, а Кити читает по ним его признание в любви! Она списана с эпизода, имевшего место в отношениях Сони и Льва. Значит, все-таки любил как писал. А писал он еще и такое: «Я дожил до 34 лет и не знал, что можно так любить и быть так счастливым». Знакомые с ним современники подтверждают: «Он влюблен в нее до Сириусов».
Перед свадьбой Толстой вручил невесте записи своих любовных похождений
Не любовных похождений, а своей жизни, своих мыслей, своих чаяний. Там была вся правда, в том числе и о похождениях. Понятно, что сделал он это не для того, чтобы показать, какой он ухарь и если что легко найдет другую (когда мужчина на 16 лет старше избранницы, такая подоплека не исключена), а для того, чтобы начать по-настоящему строить жизнь на тех принципах, которые уже упоминались: простота и правда.
Будучи уверенным, что нашел единственную родственную душу во всей империи, он мог рассчитывать на полное понимание своих благородных намерений. Увы, этого не произошло. Соня «очень плакала». По той же причине — чтобы все было предельно честно — он приехал к невесте рано утром в день свадьбы и требовал, чтобы она призналась, что не любит его, и они могли бы разойтись, пока не поздно. В результате опять слезы.Толстой изменял жене направо и налево
Вот уж вряд ли. Даже исходя из вышесказанного. Похоже, это утверждение основано на том, что Софья Андреевна ревновала. Что, мол, она гуляла по саду в крестьянской одежде, ожидая, когда муж обознается и начнет приставать. Тогда-то правда и всплывет. Но скажите, когда это ревность одного партнера доказывала измену другого? К тому же, и сам Толстой ревновал. В частности, к композитору Танееву.
«Если ты больше не будешь рожать, зачем ты мне вообще нужна?»
Сказано, конечно, сильно. Трудно поверить, что такой великий художник слова не смог выразить свою мысль поделикатнее. Если таковая вообще у него была. Но, да, биографы и исследователи утверждают, что после бурной молодости Лев Николаевич стал признавать секс лишь в целях деторождения. Тому подтверждение не только количество беременностей Софьи Андреевны, но и ее дневники. «Как собака, я привыкла к его ласкам — он охладел […] Мне скучно, я одна, совсем одна […] Я — удовлетворение, я — нянька, я — привычная мебель, я женщина». «Сиди, корми, нянчай, ешь, спи — и больше ничего».
Из этих горьких слов можно сделать вывод по поводу разделения труда в семье. Лев Николаевич мыслит, а Софья Андреевна воплощает идеи гения в жизнь. «Женщина делает большое дело: рожает детей, но не рожает мыслей, это делает мужчина». А что, если Толстой, предлагая руку и сердце, представлял именно такую схему супружеской жизни? Именно она соответствовала его великому мировоззрению? Но при всей своей гениальности он заблуждался в том, что Соня полностью разделяет такие его взгляды и рада вступить в эксперимент. Может, именно об этом он спрашивал молодую невесту тем утром перед свадьбой. Мол, подумай, согласна ли ты на это. А та не поняла. Или того хуже, поняла по-своему?
Вот и получается: двое решили плыть в одной лодке. Договорились на берегу: ты на руль, я на весла. Плывут. И вдруг один говорит: я тоже хочу на весла. А ему: кто же тогда рулить будет? Потом другой: я тоже хочу на руль. В ответ: а грести Пушкин станет? Так лодка и разбилась. О быт и высокие идеи.
Но все-таки приходится признать: домашнее насилие было. И в особо извращенной — письменной — форме. Рукописи Толстого представляли собой жуткий частокол слипшихся букв, к тому же перечеркнутый вдоль, поперек и замазанный по спирали. И Софья Андреевна вынуждена была превращать эти каракули мужа во внятный текст «Анны Карениной», «Войны и мира», «Не могу молчать». Причем, не получая никаких комментариев. Разбирайся, мол, сама. А такая повинность пострашнее иного рукоприкладства. Но не нам судить великих.
Напоминаем: мнение автора имеет право не совпадать с мнением редакции и вообще ни с чьим.
