Сергей Минаев встретился с Константином Хабенским, чтобы обсудить, как театру выиграть конкуренцию у других современных развлечений, что происходит на сцене МХТ по ночам и существует ли борьба сил добра и зла.
Сергей Минаев: Константин Юрьевич, я насчитал, сколько у тебя профессий внутри одной твоей позиции. Значит, ты актер…
Константин Хабенский:…по диплому. Не по призванию, а по диплому.
Ты художественный руководитель.
Ну да. Тире — директор.
Значит, ты должен быть еще и маркетологом, чтобы понимать, условно, «этот спектакль — зайдет, а этот — нет». Ты должен быть продюсером, чтобы режиссеров собрать. И еще ты — директор, то есть менеджер. Это пять профессий в одном твоем кресле. Как ты это совмещаешь?
С удовольствием! Ты либо берешь все на себя и, грубо говоря, сгораешь на работе, либо собираешь команду, которой можешь спокойно делегировать огромную часть решений, и принимаешь участие только в тех вопросах, где это необходимо. Занимаешься стратегией.
Но я тебя знаю довольно давно. Ты же не можешь просто сверху смотреть с холодным носом. Ты все равно залезаешь в каждый этап.
Я залезаю, потому что задаю вопросы. Что хорошо, что плохо? Почему так, почему не эдак? Почему у нас актеры до сих пор не миллионеры?
Финансовой частью тоже ты занимаешься?
Тоже я занимаюсь, да. Вот только что, минут за 15 до нашей встречи, мы обсуждали следующий сезон. Потому что есть желание, чтобы люди получали больше. Но все это нужно планировать.
Таким образом, директор театра — это больше менеджер или творческий человек? Кто это такой?
Ну смотри, если говорить о цифрах, все-таки для решения этих вопросов у меня есть команда, в том числе первый заместитель, который прекрасно с этим справляется. Я скорее отвечаю за то, какие названия у нас будут, какие режиссеры. На мне — развитие театра.
Вот мы пригласили команду, с которой проанализировали состояние театра на тот момент, когда я зашел. Где-то за год мы сложили некое векторное направление — что будем делать в течение 3–5 лет. Куда хотим прийти.
Я хотел бы здесь остановиться. Смотри, я знаю, как сделать журнал. Это полулитературный, полукультурологический проект, который постоянно разговаривает с интересными людьми. Я более-менее понимаю, как сделать сериал. Если бы я занимался платформой, я бы тоже понимал, как ее развивать, как привлекать зрителей, как делать маркетинг и так далее. А что значит «развивать театр»?
Во-первых, это работа над узнаваемостью театра. Это и рекламная кампания, и заходы в соцсети. Потом — это работа над доходностью…
Цифры.
Верно. В год зарабатывать столько-то. Мы ставим себе планку и идем к ней. В следующем году ставим планку выше. Просчитываем, что получилось, а что нет и почему. Делаем выводы, идем дальше. Кроме того, это работа с так называемыми большими друзьями театра.
Это спонсоры.
Спонсоры. Если до начала моей работы не сказать чтобы была очередь из людей или компаний, готовых поддержать театр, то на сегодняшний день собрался уже достаточно хороший список.
Ты сам ездил на переговоры с ними?
Да, я веду эти переговоры. Я пользуюсь тем, что меня узнают. Люди относятся ко мне хорошо, и я стараюсь отплатить той же монетой. Результатом этих переговоров стало то, что мы вернули утраченную позицию, которая была еще при Олеге Павловиче Табакове, и создали Фонд помощи Художественному театру.
Это отдельная история. Она не бюджетная, не государственная. Это какие-то небольшие запасы, которые можем использовать в том числе на социалку для наших служащих. То есть людей, которые нуждаются в дополнительном питании или медицинском обслуживании, или людей пожилых, больных, которые не могут приходить на работу. Мы их поддерживаем.
Вот, например, используя запасы Фонда, мы сделали полисы ДМС всем сотрудникам театра.
Не было?
Нет. Мы сделали всем! Ко мне подходят вахтеры, лифтеры, реквизиторы, бухгалтерия и говорят: «Спасибо большое, мы пользуемся».
Ты знаешь, люди будут читать это и подумают: «А что они вообще обсуждают? Мы думали, театр — это креатив, то-сё». А ведь то, о чем ты говоришь, — это важнейшая вещь. Твоя команда должна чувствовать себя за тобой как за каменной стеной.
Желательно.
Давай продолжим разговор про развитие театра. Лет 20 назад можно было бы предположить, что твой театр борется за зрителя с другими театрами. Сейчас ситуация кардинально иная. Ты борешься за свободное время зрителя. Он либо на платформе фильм посмотрит, либо сходит в кино, либо пойдет гулять, либо придет к тебе в театр.
Как и что ты делаешь, чтобы он выбрал тебя? Потому что театр — это сложное искусство. Я говорю как человек, который ни черта в этом не понимает. Что такое сериал? Я нажал на паузу, в носу поковырял, бутербродик себе сделал. Вернулся. Раз — перемотал, если что-то не усвоил. Здесь у меня нет такой возможности.
Ты же понимаешь отличие музыки на цифровом носителе от музыки на виниле?
Да, но он требует…
По звуку.
Подожди секундочку. Помимо того, что он по звуку отличается, он требует наслушанности и еще, извини, ресурса финансового, чтобы купить аппарат.
Абсолютно верно. Но он требует в том числе внутреннего желания — слушать музыку на виниле.
И развиваться.
Да. Я не так давно пришел к выводу, что люди, которые ходят в театры, это своего рода любители винила.
Потому что вся информация, которая подается в соцсетях, в интернете, на телевидении, на платформах и так далее, по большому счету у нас тоже присутствует, но в другом звучании. Это винил!
Плюс иногда приходят совершенно случайные люди (в хорошем смысле), попадают на хороший спектакль, подхватывают эту бациллу — и начинают в нашу прекрасную компанию попадать чаще. Уже не раз в год.
Знаешь, что самое удивительное? Я два месяца назад давал интервью Свете Бондарчук. Она спросила: «Как ты делаешь бумажные издания популярными?» Я говорю: «Свет, ты знаешь, а я всем объяснял, что это виниловая пластинка». Мы с тобой говорим об одном и том же.
Наверное, да. Потому что очень маленький процент от аудитории приходит в театр, на самом деле.
Сколько в зале человек? Восемьсот?
Да, это основная сцена. Еще есть малая — там 250 мест, и есть новая, экспериментальная, на 100 человек. Там мы можем чудить и придумывать все что угодно. Это очень маленький процент от общего количества людей, которые живут даже в этом районе.
Поэтому между театрами идет соревнование, которое обеспечивает насыщенность премьерами (качественными, хорошими), насыщенность событиями. Люди знают, что придут и получат удовольствие в этот вечер, увидят любимых артистов, познакомятся с новыми программами. Сейчас каждый год, 11 апреля, вместе с «Роскосмосом» мы показываем специальную программу, которую потом возим на Байконур — провожаем ребят, которые улетают на орбиту.
Потом я снова кинул клич. Есть еще вахтеры, лифтеры и так далее. Давайте так же каждый месяц скидываться и отправлять людям какие-то деньги. Потом мы помогли гримерам и костюмерам. Потом помогли мамам, у которых дети до трех лет. И так далее.
Давай поговорим о начале сезона. Что у тебя будет в театре?
Слушай, я подготовил список премьер. Я даже не знаю, надо ли сейчас их озвучивать. Я скажу так. Мы откроемся достаточно интересной и дерзкой историей по мотивам Булгакова — «Кабала святош». Я говорю «по мотивам», потому что она дописана, допридумана, концепция финала изменена. На позицию одного из главных героев этой пьесы — Людовика XIV — мы пригласили Николая Максимовича Цискаридзе.
Это его первый опыт на сцене?
Первый опыт на драматической сцене. Что еще? Будет «Гамлет». Его ставит молодой режиссер из той же мастерской, которую я окончил, — Андрей Гончаров. Он заходит в этот материал с актером Юрой Борисовым.
То есть у тебя звезда на звезде просто едет.
Ну посмотрим.
Такой вопрос. Как это правильно сказать-то? Давай назовем их коллегами. Ты к коллегам в театры ходишь?
Я смотрю студенческие спектакли, насколько это возможно, потому что надо видеть людей.
Помнишь, была такая сравниловка? Вот у Хабенского «Чайка», и у Богомолова «Чайка с продолжением». Ты ходил к нему?
Ходили мои. Мне этого достаточно.
А к тебе ходили его?
Жена ходила.
Мне интересно. Кино же можно посмотреть, чтобы понять, что делают конкуренты. А в театр же надо самому прийти, иметь яйца какие-то. Я как дилетант рассуждаю.
Ну, наверное.
Ну вот был бы, условно, я твоим конкурентом. Я бы не пошел в театр к Хабенскому. Он меня увидит и скажет: «Минаев пришел у меня подсматривать».
Надо подсматривать, чтобы не повторять ходы.
Ты в каком году возглавил театр? В 2019-м?
В 2021-м, в конце октября.
Я хочу задать тебе вопрос очень… даже не циничный, нет. В 2021 году ты уже, наверное, лет 15 как суперзвезда. Давай по-честному — большой русский актер. Ты востребован. И тут тебе делают это предложение.
Я не был готов к нему, если честно.
Министр культуры тебе предложил.
Да.
А ты хотел вообще? Ты был актером, потом, мы помним, был режиссером. Но ты же никогда не думал: «Я бы хотел возглавить театр»?
Нет.
Никогда не слышал этого от тебя.
Когда мне задали этот вопрос — интересно ли мне возглавить театр, — я ответил:
«Да, интересно, и желательно самый разрушенный. Чтобы нужно было идти наверх, а не удерживать на плаву». Но потом достаточно неожиданно все закрутилось.
Позволь мне такую романтику. Кабинет Олега Павловича здесь был?
Угу.
А Ефремов здесь же сидел?
Да.
Вот ты зашел первый раз в этот кабинет, осмотрелся. Ты же должен был себя соотнести, наверное, с этими людьми. Или у тебя не было такого?
Вообще нет!
То есть это просто рабочее место?
Равняться с Олегом Павловичем бессмысленно. Все самое лучшее, что, мне казалось, он делал для людей, я стараюсь вернуть. Забота, внимание к людям никуда и не уходила. Нюх и интуицию Олега Павловича мне в себе не воспитать. Чего нет, того нет.
Поэтому я прислушиваюсь, я рискую. Я готов на провал — это, наверное, самое главное. Я не боюсь.
Поэтому что-то выстреливает. Что-то людей в хорошем смысле шокирует — наглостью решения или выбора материала.
Когда ты зашел сюда, в этот кабинет, когда возглавил театр… Я честно скажу, не знаком с театральной критикой. Но вообще, что люди писали? Что это хорошо для театра?
Да с чего это будет хорошо для театра?
Вот так и писали?
Конечно.
Ну тебя же любят, в принципе. Если мы сейчас выйдем на улицу, спросим: «Что вы о Хабенском думаете?» — люди, я думаю, скажут хорошо. Почему так писали?
Я не знаю. Я не отвечаю на нападки в соцсетях. Мне неинтересно с этими людьми разговаривать.
Ты имеешь в виду анонимов?
Да. Это был поток, меня закатывали в асфальт.
Кому это нужно?
Это прошло. Может, еще вернется. Просто нужно научиться через это проходить. Я для себя сформулировал: надо научиться правильно дышать. Вот когда ты плывешь или бежишь, очень важно дыхание. Первое время у меня все время сбивалось дыхание. А нужно было понять, что я хочу здесь сделать, для кого и зачем.
Я хочу, чтобы в первую очередь было интересно мне самому. И тогда этим интересом я смогу делиться с коллегами.
Вообще, когда я первый раз зашел в Художественный театр, я сразу понял, что хочу здесь служить. Сразу!
И потом, знаешь, для кого мы все это делаем? Для людей! Это самое простое. Потому что я знаю цену словам театральных критиков. Знаю, что иногда они смотрят на сцену, а на самом деле глядят вглубь себя. Не все, но многие. Они видят спектакль через свое отношение к тому или иному автору. Поэтому я перешел немного в другую историю — освещение через блогеров. Прям вот посадил их под сцену, они снимают, как идет спектакль, с совершенно иной для зрителя позиции. То есть тот зритель, которого, как ты говоришь, не заманишь в театр, видит театр с совершенно других ракурсов. И так или иначе заходит в зрительный зал.
Плюс у меня есть идея фикс. Я хочу запустить на новой экспериментальной сцене репертуар, направленный на молодое поколение и средний возраст. Чтобы туда был лом. Там всего сто мест, чтобы туда было не попасть. И тогда, не попадая на новую сцену, зритель сказал бы: «Ладно, пойду посмотрю, что у них на основной сцене».
Ты говоришь, репертуар. А как ты… Извини, я все время буду проводить параллель с видеоплатформами, мне это понятнее. Я понимаю, как там строится репертуар: здесь у нас боевики, тут — про любовь, там — «Метод», к которому мы еще вернемся. У тебя тут — современные авторы, там — Эрдман, здесь — Булгаков. Как ты дифференцируешь? «Вот у нас столько-то процентов должны занимать современные авторы, столько-то — классические». Или как?
Нет, процентного соотношения нет. Нужно просто понимать, какой режиссер берется за тот или иной материал. Это важно, потому что тот же Булгаков вытянет всех. Его тексты вытянут самого последнего режиссера.
Сколько у тебя ролей в твоем театре?
Ну где-то четыре-пять.
Сколько съемочных дней у тебя в кино в этом году было? Или будет?
Ну, наверное, 20–25. Не больше. Это полгода прошло.
То есть можем полагать, что будет 50.
Посмотрим, какая осень будет. В принципе, я готов к съемкам. Уже идут переговоры. Предлагают много. Но есть такая вещь: то ли у меня характер стал хуже, то ли мне здесь работать стало интереснее. Не хочется тратить время на что-то средненькое.
Вот сейчас мне дебютант предложил интересный материал, совершенно неожиданный, бюджет минимальный. Я пошел. Две недели там провел.
В связи с этим вопрос. Во сколько начинается твой рабочий день и во сколько он заканчивается?
Обычно, если ничего срочного нет, к десяти утра сюда. И не раньше половины одиннадцатого вечера — обратно.
Ты ночной человек?
Если надо, то ночной. Но у меня нет такого, что я ночью работаю. По ночам я сплю. И сплю хорошо.
А что в театре ночью происходит?
Иногда ночные монтировки. Когда сложные спектакли идут один за другим, тогда ребята — рабочие сцены — выходят в ночь. Точно так же выходят рано утром, чтобы развешивать свет, направлять и так далее. Еще посты охраны ночью живут. И, собственно, коты.
Коты?
Их не много. Они перестали выходить на сцену, это уже меня радует. Они живут какой-то своей жизнью. Их, конечно, не надо сравнивать с котами Эрмитажа. Они не настолько раскрученные. Но нескольких президентов эти коты видали здесь.
Ночные репетиции бывают?
Бывают, но их не так много. Ночью тяжело и сниматься, и репетировать, потому что все-таки режим у нас направлен на солнце.
Ты сказал, что часто отказываешься от проектов. Можешь навскидку сказать, сколько раз в год ты говоришь: «Вот это мне не нравится, не буду сниматься»?
Наверное, в восьми случаях из десяти.
Почему ты это делаешь? Какие у тебя табу?
Я сначала читаю материал. Если он неинтересный, я отказываюсь. Если интересный, говорю, давайте встретимся с режиссером или продюсерами. Продюсеры в этом смысле — это люди, которые везут всю эту историю, а режиссер управляет этим товарным составом. Если я вижу, что режиссер не совсем готов, не понимает, что хочет, и так далее, я не стремлюсь научить его профессии. И вынужден отказаться, потому что не хочется тратить на это время.
Давай поговорим про «Метод». Мне очень нравится этот проект, я с самого начала за ним слежу. Как ты мотивируешь себя играть продолжение? Что тебя заставило пойти во второй, теперь уже — в третий сезон?
Работать над первым сезоном был безумно интересно. Я был уверен, что это никогда не покажут. Это было очень жестко и очень понятно по тематике — «ищите все свои проблемы в детстве». И свои, и ваших детей, когда они вырастут. Но, опять же, я думал, это или не покажут совсем, или глубокой ночью — между тремя и четырьмя часами. Тем не менее сериал показали. Другой вопрос — в каком виде. Пришлось от многого отказываться. Я был недоволен первым сезоном.
Так даже?
Да-да-да. Я был очень доволен работой с Юрой Быковым. Команда была хорошая. Но тот сценарий, который я прочитал, и тот фильм, который вышел, это, как говорят, две большие разницы. Тем не менее, после того как мы показали первые две серии в кинотеатре «Пионер», ко мне подошел Константин Львович и сказал, что надо снимать продолжение. На что я ответил: «Многоуважаемый Константин Львович, если вы досмотрите до конца, вы поймете, что меня там убили». На что он парировал: «Меня это абсолютно не волнует». (Смеется.)
И тут мы начали думать, что делать дальше. Потому что было ощущение, что можно сделать лучше и исправить ошибки первого «Метода».
Очень долго думали, почему и как мой герой выжил.
И в какой-то момент, когда мы с Женей Мироновым заканчивали съемки «Времени первых», мы сидели в самолете МЧС, разговаривали с пилотами. А я периодически вел такой соцопрос. Смотрели «Метод»? Хотите продолжение? Все отвечали: «Да». И вот мы сидим, разговариваем, и я вдруг шучу: «А может, у моего героя сердце справа?» Вроде шутка и шутка. Но я звоню своему другу, кардиохирургу, и спрашиваю: «Слушай, а многие со смещенным сердцем живут?» Он отвечает: «Очень многие!» Я продолжаю: «А как долго?» Он говорит: «Да всю жизнь живут, вообще не вопрос!»
И я понимаю: сложилось. У Меглина (герой Хабенского в «Методе». — Прим. ЧТИВА) не может сердце быть в нормальном положении. И так мы отыграли — ему вставляют нож в сердце, а сердце сдвинуто. И нож попадает мимо. Так нашли очень простой ответ.
И пошел второй сезон.
И пошел второй сезон!
Вы его прошли. И тебе говорят: «Давай третий». А что герой-то? Куда едет герой в третьем сезоне?
Мне позвонил Юра Быков и сказал: «Я придумал, как перезапустить всю эту историю». Второй сезон его расстроил. Там, к сожалению, фильм спасали уже на месте. Не буду говорить плохо. Просто не было человека, который ведет всю эту историю.
Тем не менее честь и хвала, на монтажном столе все это привели в порядок, насколько это возможно. И потом прошло еще лет пять, и позвонил Быков. Получилась новая история. Люди, за которыми следит Меглин, оказались в одном помещении. Это такое скопище скорпионов, гадюк — абсолютно разные характеры, которым мой герой подкидывает разные кейсы, проверяя, как они будут действовать. То есть им дает попить крови.
Если упрощать, можно ли сказать, что это тема, которая с тобой путешествует из «Ночного дозора»? Борьба сил добра и зла.
Думаю, да. Я не задавался этим вопросом, но сейчас понимаю — очень похоже.
Ты веришь вообще, что есть темные и светлые силы? Есть какая-то мистика в твоей жизни?
Да, я уверен. Это чувствуется по энергетике человека.
Ты можешь сказать «это плохой человек» по энергетике прям? Темный.
Я могу предположить. Возвращаясь в мой кабинет: к сожалению, не слишком часто, но мне приходится разговаривать с людьми, которые, скажем так, внутри очень темные.
Но все это делается не для моего личного удовольствия, а чтобы двигать дела театра.
Ты вынужден с ними общаться.
Когда я был вольным стрелком, я обходил этих людей стороной. Сейчас приходится учиться. Я не задумывался. Я думал больше над тем, что «Метод» — это хорошая пауза, чтобы снова войти в криминальный сериал «Убойная сила».
Ты с удовольствием вспоминаешь этот сериал?
Да, конечно.
Наверное, это первая большая роль, федеральная.
Да-да. Скажем так. Какие бы там ни были наивные сюжеты, но этот сериал помог мне стать узнаваемым лицом. Пускай пока даже без фамилии. Потом я работал на то, чтобы моя фамилия, не совсем привычная для выговора, зазвучала и стала естественной. Дальше были прыжки по кочкам, с одной темы на другую.
Надо было оставаться неожиданным. Это тоже стратегия.
Я хочу вспомнить фильм, который считаю одним из своих любимых. Собственно, когда я его посмотрел, я задумался, что, наверное, написал бы такую книгу. Это фильм «В движении». Я попытаюсь передать свои ощущения. Как тебе сказать? Он как снимок на телефон. Ты четко передаешь дух времени. Почему не было продолжения?
По большому счету, продолжение было. Ассоциативно его можно найти в фильме «Географ глобус пропил».
О как!
Можно провести этот мостик. Оно могло быть другим. Могло быть более счастливым с точки зрения каких-то материальных благ. Какой это был год?
2003-й, наверное.
А «Географ» — это уже, соответственно, 2018-й, может быть, раньше. И можно проследить, что за это время произошло и со страной, и с героями.
Каким был Хабенский времен «В движении»? Очевидно, что ты жил этой жизнью.
Нет. Я вообще не знал этого.
Ты не тусовался?
Совсем нет.
Ты жил в Питере. У вас там был такой андеграунд, клубы.
Меня в свое время поболтало немного в рок-клубных движениях.
Питерских.
Да. Но это уже на исходе совсем. Там не было личностей. Кто-то уже переехал в Москву. Чуть-чуть, самый хвостик этой истории я застал. Я никогда не тусовался. Я не люблю, не умею.
То есть ты никогда не вел богемный образ жизни?
Нет-нет. Я приехал и уже смотрел. Мне Филипп Олегович что-то рассказывал, Федор Сергеевич — я за ним наблюдал. И вообще, там же собралась достаточно интересная команда, и я у них нахватался каких-то штук. Мой герой в этом фильме — это человек, который боится остановиться, боится задать себе какие-то вопросы. Только в конце он пытается что-то коряво сформулировать. Поэтому здесь мне было понятно, что делать.
Мы все продолжаем так жить. Только пандемия, опять же, нам показала: если мы остановимся, жизнь не закончится. Есть другие вопросы, другие интересы, есть люди, которые рядом, с которыми можно о чем-то поговорить.
Почему ты согласился играть в «Дозорах»? Сейчас поясню вопрос. Ты в тот момент снимался в «Убойной силе», «В движении». Это очень актуальные фильмы. И вдруг тебе говорят: «Вот, есть такое фэнтези». Тогда же фэнтези не было популярным.
Абсолютно.
И вдруг тебе предлагают. Ты легко согласился?
Я в таком жанре никогда не работал. Мне было интересно. Было интересно разговаривать и размышлять еще в Питере, на кухне у Тимура, что такое герой в России. Кто это такой? Я сформулировал. Я говорю: «Мне кажется, это Брюс Уиллис». Это человек, которого обстоятельства загнали в угол. Ему надо спасаться самому и спасать своих близких.
Но те пробы и те размышления на этой кухне у многих вызвали шок. Я не буду сейчас называть фамилии прекрасных актеров и актрис. Но, выходя, они бросали: «Я больше никогда не приду!»
Крутили пальцем у виска.
Да.
То есть какой-то безумный человек тебе предлагает вообще непонятно что. А мне было очень интересно.
Ну и Тимур всегда задавал правильные вопросы, по существу. Абсолютно детские. Отталкиваясь от них, мы переворачивали сами себя.
По твоим ощущениям, когда к тебе пришла слава? Когда ты ее почувствовал?
Что ты называешь славой? Особое внимание?
Да, когда из всех щелей понеслось: «Хабенский — это артист № 1 в России».
К этому, слава богу, я отношусь достаточно спокойно. Я всегда уточняю: «Это по версии какого канала?»
Ты шутишь. Понятно, что ты этим вопросом не задаешься, но ведь тебе, действительно одному из немногих, удалось невозможное. Я не буду называть фамилии актеров, хотя мы их все знаем. Артист попадает в обойму, его начинают снимать все и везде. А ты как-то этого избежал. Тебя не заиграли.
Я имел счастливую возможность выбирать. И не хотел повторяться. Искать, прыгать с кочки на кочку, брать большие паузы, чтобы не выходить в тираж.
Ты мне как-то рассказал про фильм «Коллектор», и я пошел его смотреть в кино. Это блестящая работа. Но это же тоже был минимальный бюджет.
Абсолютный. Понимаешь, когда мне предлагают такую работу, это проверка на хребтину. С одной стороны, ты можешь отказаться. Но я думаю: «Я сейчас отдам кому-то, и он будет работать! Нет, давайте-ка я эти семь ночей сам сделаю. Получится — получится, не получится — ну провалимся».
Притом что это был очень плотный, хороший сценарий. И нужно было только придумать, как мы в одном пространстве сможем так долго существовать. Чтобы это было интересно зрителю.
Смотри, опять ночь, опять силы добра и силы зла.
Да-да. Но там все-таки есть символ зла, который находится внутри одного человека, который что-то для себя решает. И то я там успел поспорить с автором и режиссером (в одном лице), потому что мне казалось, что можно что-то еще сделать для осмысления главного героя. Ну ладно, это всё мелочи.
Ты попадаешь в Голливуд. Снимаешься с Анджелиной Джоли, играешь в «Шпион, выйди вон!». У тебя не было амбиций — хочу теперь только там, в Голливуде, сниматься?
Для меня Голливуд всегда был одним большим, прекрасным приключением.
Я к этому относился только так, зная свою лень в изучении языков и понимая: пока петух не клюнет, я не начну этим заниматься. Он клевал — я начинал. Потом опять забывал.
Вот я снимался в фильме «Война миров Z». У меня был достаточно большой объем экранного времени. Когда с Брэдом Ивановичем Питтом мы снимали финал, подбежал режиссер и сказал: «Мы снимаем три варианта финала, какой-то из них пойдет в кино». Тогда я поймал себя на мысли: я захожу в большой мировой прокат. И вот стоило только подумать об этом, как они переписали всю часть, связанную с Россией, с моим героем. Им не давали опустить возрастной ценз для проката, и нужно было все переснять, чтобы крови было намного меньше. Это серьезная работа, четверть фильма, а то и больше. И они пересняли. Было напряжение, но крови там — минимум. Вот стоило только подумать о том, что зашел, — и всё.
Ты говоришь: «Брэд Иванович Питт». У тебя с Брэдом Питтом какие-то особые отношения сложились?
Да, мне кажется, хорошие человеческие отношения. У нас было несколько разговоров во время работы над фильмом. Сначала я высказал свои соображения по поводу татуировок на герое. Я говорю: «Ты в России будешь прокатывать фильм, где на зэках будут матрешки наколоты? Ну куда это».
Брэд был сопродюсером фильма. Мы общались, накидывали какие-то идеи вместе, что-то придумали. Другое дело, что сейчас это уже никому не показать, потому что все ушло в корзину.
В каком году ты в Москву перебрался?
Хороший вопрос. Наверное, переехал лет двадцать назад.
То есть ты официально заявляешь — «переехал». Я с Розенбаумом общался, он говорит: «Не-не-не, я здесь на гастролях».
У него своя позиция. Тут же какая ситуация: все зависит от того, где тебя ждут. Не зрители, а дом. Когда ты переезжаешь, ты возвращаешься туда, где тебя ждут.
Ты часто в Петербург возвращаешься?
Нет. Скажем так, все дружбаны уехали, осталось не так много. Еще меньше осталось тех, кто занимается профессией. Папа и бабушка лежат в Питере на кладбище. Мама здесь, в Москве, я ее перевез.
Сколько у тебя людей, которых ты можешь назвать близкими друзьями?
Их не много. Они, скажем так, поддерживают в тяжелые, трагические периоды. Люди, которым я бы мог сказать что-то очень точно и напрямую, — наверное, человека три-четыре.
Когда ты говоришь о трагичном периоде, что было у тебя в жизни такое?
Ну, когда умерла Настя (первая жена Константина Хабенского. — Прим. ЧТИВА). Я привозил ее сюда, здесь были похороны. Очень многие, от кого я не ожидал, позвонили и оказали поддержку. Я просто запомнил это. Я тогда не ожидал, что столько людей придут ко мне.
Как долго ты вылезал из этой трагедии?
Чуть меньше полутора лет. Я помню этот период, который начался с диагнозом. Нужно было и лечиться, и совершать какие-то дебильные ошибки, связанные с народной медициной. Потому что человек идет на все, чтобы дать шанс.
У тебя было ощущение беззащитности? Ты большой артист, но ты ничего не можешь сделать.
Абсолютно. Просто невозможное.
Много людей, с которыми ты начал дружить — давай штампом скажу — до своего звездного статуса?
Двое.
То есть ты через всю жизнь с ними прошел?
Да, я с ними общаюсь.
Удивительно. У меня такой человек из института один. Но просто я с кем ни поговорю, как правило, никто не сохраняет отношения так долго. Ты большое исключение, в общем.
Ты знаешь, может быть, их было бы больше, еще со времен техникума. Если бы я в какой-то момент не понял, что мы стали говорить на абсолютно разных языках.
В чем это выражается?
В отношении к одному и тому же событию или предмету.
Я смотрю на бутылку воды и могу о ней что-то рассказать. А другой человек говорит о том, где ее можно купить по другим ценам.
Ты не можешь обсуждать бытовуху?
Нет, я могу это обсудить, но я не считаю, что это необходимо обсуждать часами напролет.
Кость, я вернусь в штампы. Ты один из самых востребованных артистов, ты глава театра. Что тебя в жизни мотивирует еще? Деньги тебя мотивируют?
Их зарабатывать приятно и приятно тратить. Вообще, мотивирует собственный интерес. Мне что-то кажется интересным, это разделяет какая-то часть моих коллег или друзей. Это мотивирует, потому что, если бы ты один тащил свой интерес и никто бы рядом не откликался, ну, наверное, стерся бы очень быстро.
Что ты с возрастом понял о мужчине? Что мужчину делает мужчиной?
Тут несколько позиций. Я думаю, это должен быть добрый и щедрый человек. У него должна сохраниться хоть какая-то самоирония. Я не говорю про чувство юмора, все по-разному умеют шутить, но иронизировать над собой — неплохо бы.
Еще, я сейчас сформулирую…
Мужчина должен уметь сохранять спокойствие по отношению к той женщине, с которой он живет.
Потому что женщина — это тот материк, до которого мы никогда не доплывем и не поймем, какие там фрукты, что там за земля, какие деревья там растут.
Ну и я думаю, важно отношение к родителям. Потому что иногда люди упускают момент. И когда они уходят, конечно, человек становится старше, но при этом…
Он больше никогда не будет ребенком.
Да. И никогда не вернет ту заботу, которую родители ему дали в свое время. Ее нужно возвращать, потому что маленький человек и человек в пожилом возрасте — они находятся примерно на одних позициях.
