Золотой жук, 1843

Хо! хо! Он пляшет как безумный!

Тарантул укусил его

«Все ошибаются»

Несколько лет тому назад я сблизился с неким мистером Вильямом Леграном. Он происходил из старой гугенотской семьи, и некогда был богат; но ряд злоключений привел его к нищете. Дабы избегнуть унижений, следствующих за разорением, он покинул Новый Орлеан, город своих предков, и поселился на острове Сэлливана, близ Чарльстона в Южной Каролине.

Остров этот весьма особенный. Почти весь он состоит из морского песку и имеет приблизительно около трех миль в длину, ширина его нигде не достигает более четверти мили. От материка он отделен еле заметной бухточкой, которая прокладывает себе путь, просачиваясь сквозь ил и глухие заросли камыша, обычное местопребывание болотных курочек. Растительность здесь, как и можно было бы предполагать, скудная или, во всяком случае, карликовая. Нет там деревьев сколько-нибудь значительной величины. На западной окраине, там, где находится крепость Моультри и несколько жалких деревянных строений, обитаемых в течении лета беглецами из Чарльстона, укрывающимися от пыли и лихорадок, можно встретить колючую пальмочку; но весь остров, за исключением этого западного пункта и линии сурового белого побережья, покрыт густыми зарослями душистой мирты, столь ценимой английскими садоводами. Кустарник часто достигает здесь вышины пятнадцати-двадцати футов, и образует поросль, почти непроницаемую, и наполняющую воздух пряным своим ароматом.

В самой глубине этой чащи, недалеко от восточной окраины острова, т. е. самой отдаленной, Легран собственноручно построил себе маленькую хижину, в которой он жил, когда впервые, совершенно случайно, я познакомился с ним. Это знакомство вскоре выросло в дружбу — так как, без сомнения, в этом отшельнике было что-то, что могло возбудить интерес и уважение. Я увидел, что он был хорошо воспитан, обладал необычными силами ума, но заражен был человеконенавистничеством и подвержен болезненным сменам восторга и меланхолии. У него было с собой много книг, но он редко пользовался ими. Его главным развлечением было охотиться и ловить рыбу, или бродить вдоль бухты и среди миртовых зарослей в поисках раковин и энтомологических образцов; его коллекции этих последних мог бы позавидовать всякий Сваммердамм. В этих экскурсиях его обыкновенно сопровождал старый негр, прозывавшийся Юпитером, который был отпущен на свободу раньше злополучного переворота в семье, но ни угрозы, ни обещания не могли заставить его отказаться от того, что он почитал своим правом — по пятам следовать всюду за своим юным «массой Виллем» («Massa Will», т. е. «Master William», хозяин Вильям, или господин Вильям. — К. Б.). Вполне вероятно, что родственники Леграна, считавшие его немного тронутым, согласились примириться с упрямством Юпитера, имея в виду оставить его как бы стражем и надсмотрщиком за беглецом. На той широте, где лежит остров Сэлливана, зимы редко бывают суровыми, и даже на исходе года это — редкое событие, что возникает необходимость топить. Однако, около середины октября 18… года выдался день необычайно холодный. Перед самым закатом солнца я пробирался сквозь вечнозеленую чащу к хижине моего друга, которого не видал уже несколько недель. Я обитал в то время в Чарльстоне, в девяти милях от острова, и путь туда и обратно был сопряжен с меньшими удобствами, чем в настоящее время. Подойдя к хижине, я постучался, как обыкновенно, и, не получая ответа, стал искать ключ там, где, как я знал, он был спрятан, потом отпер дверь и вошел. Яркий огонь пылал в очаге. Это было неожиданностью и отнюдь не неприятной. Я сбросил пальто, придвинул кресло к потрескивающим дровам и стал терпеливо дожидаться прибытия моих хозяев.

Они пришли вскоре после наступления сумерек и встретили меня самым радушным образом. Юпитер, смеясь и раскрывая рот до ушей, хлопотал над изготовлением болотных курочек к ужину. Легран находился в одном из своих припадков, — как иначе могу я назвать это? — восторженности. Он нашел неведомую двустворчатую раковину, образующую новый род, и, еще лучше того, с помощью Юпитера он выследил и изловил жука, скарабея, который, как он утверждал, был неведом науке, и о котором ему хотелось узнать мое мнение завтра.

 — А почему же не сегодня вечером? — спросил я, потирая руки перед огнем и мысленно посылая к черту всю породу жуков.

 — Ах, если бы я только знал, что вы здесь! — сказал Легран, — но так много минуло времени, как я не видал вас; разве мог я предвидеть, что из всех ночей вы выберете именно сегодняшнюю, чтобы посетить меня? Возвращаясь домой, я встретил лейтенанта Г., из крепости, и поступил легкомысленно, одолжив ему жука; потому-то вам и не придется увидать его ранее завтрашнего утра. Оставайтесь здесь эту ночь, а я пошлю за ним Юпитера на восходе солнца. Это самое чудесное, что есть в мироздании!

 — Что — восход солнца?

 — Да нет же! — нонсенс! — жук! Он блестящего золотого цвета, величины приблизительно с большой орех, с двумя черными, как смоль, пятнышками на одном конце спины, и с пятном еще побольше на другом конце. Усики у него…

 — Что там усики, масса Вилль, не в усиках, доложу вам, дело, — прервал его тут Юпитер, — этот жук — золотой жук, из чистого золота, внутри и снаружи, всюду, кроме пятен на спине. Я в жизни своей не видел жука даже и на половину такой тяжести.

 — Хорошо, положим, что ты прав, Юпи, — сказал Легран, несколько более серьезно, как мне показалось, чем того требовал случай, — но все же это! не причина, чтобы ты сжег дичь? Достаточно на него взглянуть, — тут он обратился ко мне, — для того, чтобы подтвердить мнение Юпитера. Вы никогда не видали металлического блеска более ослепительного, чем блеск его надкрыльев. Но об этом вы не можете судить до завтра. А пока я постараюсь дать вам некоторое понятие о его форме.

Говоря это, он уселся за небольшим столом, на котором было перо и чернила, но бумаги не было. Он поискал ее в ящике, но не нашел.

 — Не беспокойтесь, — сказал он наконец, — этого будет достаточно, — и он вытащил из жилетного кармана клочок чего-то, что показалось мне куском очень грязного пергамента, и сделал на нем очень грубый набросок пером, Пока он был занят этим, я продолжал сидеть у огня, так как мне все еще было очень холодно. Когда рисунок был окончен, он протянул мне его, не вставая. В то время как я брал его, послышалось громкое рычание, сопровождавшееся царапаньем в дверь. Юпитер открыл ее, и огромная ньюфаундлендская собака, принадлежащая Леграну, ворвалась в комнату, бросилась мне на плечи и стала осыпать меня своими ласками, так как в предыдущие свои посещения я выказал ей много внимания. Когда ее прыжки кончились, я посмотрел на бумагу и, сказать правду, был немало озадачен тем, что нарисовал мой друг.

 — Хорошо! — сказал я, после того как смотрел на рисунок в течение нескольких минут, — должен признаться: это престранный скарабей, для меня он совсем новый. Я не видал ничего даже подобного ему — разве только череп, или мертвую голову — на которые он походил более, чем на что-либо другое, что мне случалось наблюдать.

 — На мертвую голову! — повторил Легран, как эхо. — О да, конечно, есть что-то в моем рисунке схожее с ней. Два верхних черных пятна смотрят как глаза, да? а более продолговатое, ниже, как рот, правда, — и затем овальная форма.

 — Может быть, это так, — сказал я, — но я боюсь, Легран, что вы не художник. Я должен подождать, пока не увижу самого жука, если мне нужно составить какое-нибудь представление о его внешнем виде.

 — Хорошо, — сказал он, несколько задетый, — я знаю, что рисую порядочно — по крайней мере, должен был бы неплохо рисовать, так как у меня были хорошие учителя, и я льщу себя надеждой, что был не совсем уж тупоголовым учеником.

 — Но, мой милый друг, — сказал я, — вы шутите тогда: это довольно удачный череп, могу сказать даже — превосходный череп, согласующийся с общими представлениями о таких физиологических образцах — и ваш жук был бы самым удивительным из всех жуков в мире, если бы он походил на это. Что же, мы могли бы извлечь из такого намека весьма сердцещипательное суеверие. Я предполагаю, что вы назовете ваше насекомое Scarabaeus caput hominis, жук-человеческая голова, или что-нибудь в этом роде. В книгах по естественной истории много подобных названий. Но где усики, о которых вы говорили?

 — Усики! — сказал Легран, который, как казалось, без причины горячился по поводу данного предмета, — я уверен, вы должны видеть усики. Я сделал их такими же явственными, как у настоящего жука, и я думаю этого вполне достаточно.

 — Хорошо, хорошо, — сказал я, — быть может, вы сделали их — но все же я их не вижу.

И я протянул ему бумагу, не прибавив ничего больше, ибо не желал окончательно вывести его из себя; все же я был очень озадачен оборотом дела; я был ошеломлен его дурным настроением — что же касается жука, то, положительно, на рисунке не было видно усиков, а общий вид насекомого имел очень большое сходство с мертвой головой.

Он взял обратно свою бумагу с очень недовольным видом и готов был скомкать ее, очевидно, чтобы бросить в огонь, когда случайный взгляд, брошенный им на рисунок, как казалось, внезапно приковал его внимание. В один миг лицо его сильно покраснело — потом страшно побледнело. В течение нескольких минут он продолжал подробно изучать рисунок. Наконец он встал, взял со стола свечу и отправился в самый отдаленный конец комнаты, где уселся на корабельном сундуке. Здесь он снова начал с взволнованным любопытством рассматривать бумагу, поворачивая ее во все стороны. Он ничего не говорил, однако, и его поведение весьма изумляло меня; но я считал благоразумным не обострять возраставшей его капризности каким-либо замечанием. Вдруг он вынул из бокового кармана портфель, бережно положил туда бумагу и, спрятав все в письменный стол, запер его на ключ. Теперь он сделался спокойнее в своих манерах, но прежний восторженный вид утратил напрочь. Однако, он казался не столько сердитым, сколько сосредоточенным. Чем более надвигался вечер, тем более и более погружался он в мечтательность, из которой никакая моя живость, ни шутка не могла его вывести. У меня было намерение провести ночь в хижине, как это часто случалось раньше, но, видя настроение, в котором находился мой хозяин, я счел за лучшее распрощаться с ним. Он не сделал никакого движения, чтобы удержать меня, но, когда я уходил, пожал мне руку даже более сердечно, чем обыкновенно.

Прошло около месяца после этого (и за это время я ничего не слышал о Легране), как вдруг в Чарльстоне меня посетил его слуга, Юпитер. Я никогда не видал старого доброго негра таким расстроенным и испугался, не случилось ли с моим другом какого-либо серьезного несчастья.

 — Ну, как, Юпи? — сказал я, — что нового? Как поживает ваш господин?

 — Сказать правду, масса, ему совсем не так хорошо, как могло бы быть.

 — Нехорошо! Мне очень прискорбно слышать это. На что же он жалуется?

 — Вот то-то и оно! — он никогда не жалуется ни на что, а все же он очень болен.

 — Очень болен, Юпи! — что же вы не сказали мне этого сразу? Он в постели?

 — Нет, не то, если б он лежал — его нигде не найти — вот тут-то душе и больно. Сильно мое сердце беспокоит бедный масса Вилль…

 — Юпитер, я хотел бы понять хоть сколько-нибудь то, о чем вы говорите. Вы сказали, что хозяин ваш болен. Разве он не сказал вам, что у него болит?

 — Ах, масса, совсем напрасно ломать себе голову над этим — масса Вилль говорит, что с ним все в порядке — почему же он бродит тогда взад и вперед, задумавшись, смотря себе под ноги, повесив голову и подняв плечи, а сам — белый, как гусь? И потом, он все возится с цифрами.

 — Что он делает, Юпитер?

 — Возится с цифрами и выписывает их на грифельной доске — да такие чудные, что я и не видел никогда. Скажу, вам, это начинает меня пугать. За ним нужен глаз да глаз. Тут вот, на днях он сбежал от меня до зари и пропадал весь Божий день. Я нарочно вырезал хорошую палку, чтобы проучить его хорошенько, когда он вернется — только я, дурак, не мог решиться — такой он был жалкий на вид.

 — Как?.. Проучить?.. Ну, да после всего, я думаю, вам не следует быть слишком строгим с беднягой. Уж не бейте его, Юпитер, пожалуй, он и не вынесет этого — однако можете ли вы установить, что вызвало его недуг или, вернее, эту перемену с ним? С ним случилась какая-нибудь неприятность с тех пор, как я не видал нас?

 — Нет, масса, после того дня ничего страшного не случилось — боюсь, это случилось раньше — как раз в тот день, когда вы были там.

 — Как? Что вы хотите сказать?

 — Да вот, масса, хочу сказать про жука — вот и всё.

 — Про что?

 — Про жука — уверен я, твердо уверен, что масса Вилль был укушен куда-нибудь в голову этим золотым жуком.

 — Какое же основание у вас, Юпитер, для этого предположения?

 — Клешней довольно, масса, и вдобавок еще рот. Никогда я не видывал такого чертовского жука — он толкается ногами и кусает все, что ни приближается к нему. Масса Вилль поймал его скоро, да тотчас же и выпустил. Скажу вам — тогда-то он и был укушен. Рот у этого жука — вот что мне не нравится более всего. Сам я потому пальцами взять его не захотел, а в кусочек бумажки поймал, которую нашел. Завернул его в бумагу и кусочек засунул ему в рот — вот как было дело.

 — И вы думаете, что ваш господин действительно был укушен жуком, и что он захворал от укуса?

 — Я ничего не думаю об этом — я знаю это. Что же его тогда постоянно заставляет видеть во сне золото, ежели это не из-за того, что золотой жук его укусил? Я уж и раньше слыхал об этих золотых жуках.

 — Но откуда вы знаете, что ему снится золото?

 — Откуда я знаю? Потому что он говорит об этом во сне — вот откуда я это знаю.

 — Хорошо, Юпи, может быть вы и правы, но какой счастливой случайности я обязан чести вашего сегодняшнего посещения?

 — О чем это вы, масса?

 — У вас какое-нибудь поручение ко мне от мистера Леграна?

 — Нет, масса, у меня нет какого-нибудь поручения, а вот есть это письмо, — и Юпитер вручил мне записку, в которой было следующее: