Когда говорят о Гоголе, чаще всего вспоминают шинель, черта и мертвые души. Реже — его гастрит, тревожность и внезапную любовь к спагетти. А зря. Потому что в его жизни был период, когда он по-настоящему расцвел, — и это случилось не в Санкт-Петербурге, а в Риме. Точнее, за столиком в римской траттории, где Николай Васильевич впервые попробовал пасту и потерял голову.
Ernst Haas / Getty Images
Public Domain
Уехал писатель, скажем так, не от хорошей жизни. Весной 1836-го «Ревизор» прогремел в Петербурге. Публика была в восторге, даже император Николай I одобрил пьесу и сказал: «Тут всем досталось, а больше всего — мне!» Гоголь наивно подумал, что теперь можно жить спокойно и свободно писать. Но уже через пару месяцев — по одной из версий, в книжной лавке — он случайно услышал, как кто-то в голос читает злобную статью о его пьесе. Не о персонажах, не о сюжете — о нем. Статья была не просто критической — она была снисходительно-разрушающей. То, что он считал сатирой во имя, оказалось, как понял он из реакции, сатирой «все равно не на тех».
В письмах друзьям он потом скажет, что уехал «в спешке», — чтобы не слышать, не объяснять, не быть рядом. В июне он покидает Россию и колесит по Европе. А в 1837 году оказывается в Италии. Рим становится его спасением. Он пишет: «Здесь умею дышать», «Италия — для того, чтобы жить». Там он и будет писать свои главные произведения — и есть пасту, разумеется.
Рим действительно его принял. Съемная квартира, солнце, оперы, тихие улочки. И, да — еда. Впервые за долгое время Гоголь начинает жить не только в своей голове. Он медленно расправляется. Пьет кофе с густыми сливками в кафе на Piazza di Spagna, слушает церковные службы, много читает, ходит пешком. И ест. Не торжественно, не жадно, а с наслаждением. Особенно — пасту.
GraphicaArtis / Getty Images
Гоголь не был гурманом в привычном смысле. Он не коллекционировал рецепты, не разбирался в винах. Но ел с чувством, с толком, с расстановкой. Как человек, у которого желудок вечно «с характером», он ценил пищу простую и вкусную. Историк Михаил Погодин вспоминал, как Гоголь однажды в римской трактирии заказал себе спагетти, равиоли, брокколи, сыр, уксус, сахар, горчицу и панч. Съел все. Потом рассмеялся: «Аппетит — большой, желудок — капризный».
Скорее всего, именно в Италии он и научился сам готовить любимое блюдо. Прямых упоминаний об этом почти нет, но косвенных — сколько угодно. После возвращения в Россию он угощал им друзей. Не как экзотикой, а как частью привычки. Готовил сам, с удовольствием.
Еда для Гоголя была не просто пищей, а возможностью укротить тревогу.
Он был человеком сложным: болезненно чувствительным, мнительным, склонным к резким душевным колебаниям. И в этом смысле паста, как бы забавно это ни звучало, была для него чем-то вроде кулинарной терапии. Мягкая, теплая, щадящая желудок — но при этом насыщенная, сытная и домашняя. В Италии он часто болел, жаловался на упадок сил, но продолжал писать, гулять и слушать оперу. И ел. Еда не исцеляла, но облегчала.
Когда он приезжал в Петербург или Москву, друзья иногда удивлялись: Гоголь, этот тонкий, страстный, мистический — варит макароны на кухне? Да, варит. Потому что не все в жизни должно быть гениальным. Иногда достаточно, чтобы было вкусно и спокойно.
Он мог быть кем угодно — моралистом, трагиком, пророком. Но в Риме он был просто человеком, который с удовольствием ел. И в этом, может быть, был его самый тихий, но настоящий эпизод счастья.
