Дом, который построил Джексон

Дмитрий Болдин: Ты в каком году вернулся из армии?

Илья Бачурин: В девяностом.

А что увидел, когда дембельнулся?

Какую-то совершенно новую ситуацию, абсолютно неуправляемую. Государство вдруг растаяло. Что есть государство, с которым мы сталкиваемся? Это законы, правоохранительные органы, какая-то система взаимодействия ведомств. И вот эта система притормаживает и разваливается: вся механика социалки, вся экономическая система в начале 90-х просто рушатся в ноль, в хлам. И мне 20 лет, и я только что вернулся из армии.

То есть уходил при одной стране, а вернулся в совершенно другую.

Именно. Я пришел и ничего не понял, что происходит. Уходил — все было Советским Союзом. Чувствовалось, что он пошатывается, но речь шла лишь о перестройке и о каких-то реформах. Возникали новые темы, которые советская власть принимала и отрабатывала, но это не казалось началом коллапса. А как он произошел — я так и не увидел.

И что ты делаешь?

Я понимаю, что выбор прост: либо в бандосы идти, либо в коммерсы. Третьего не дано. Просто быть нормальным парнем в начале 90-х было невозможно. А поскольку быть бандосом я не был готов и не понимал их мотивации, я решил заняться коммерсантской деятельностью. Пошел к америкосам, которые приехали в этот момент в Москву и открыли обучение брокеров для первой биржи в России.

То есть ты хотел быть как Чарли Шин в фильме «Уолл-Стрит»?

Я хотел просто заниматься какой-то коммерцией, но других путей, более-менее нормальных, не было. Экономика остановилась, система распределения остановилась, в магазинах нет ничего. Нужно что-то кушать — нечего кушать. Нужно что-то надеть — надеть нечего. Дальше вот эти биржи, которые появились в начале 90-х, стали новыми кровеносными сосудами системы взаимодействия предприятий внутри экономики. Они создавали новые экономические связи, позволяли что-то продать, что-то купить и найти партнеров.

Так, и что дальше происходит? Вот ты пошел в брокеры.

Я отучился на Московской товарно-сырьевой бирже, после чего на этой же самой бирже открыл свою брокерскую контору, прям в первом пакете. Года полтора-два занимался ею серьезно. Там деньги были, потому что продавалось примерно все, что ты мог найти. По сути, задача была лишь — найти товар.

Что ты продавал, можешь вспомнить?

Вообще, без проблем. Видеокассеты, «видеодвойки», авиакеросин. Ты не поверишь, но там даже можно было продать парочку Ил-76, например. Да даже танк продать можно было, просто некому было его покупать. Что еще продавалось? Продукты питания: окорочка, всякая водичка сладкая, алкоголь. Но спиртным я чуть позже начал заниматься, когда перешел в компанию, где работали несколько моих друзей. Мы стали заниматься целенаправленным привозом спиртного, потому что поток его был огромен, и маржа была наиболее высокой.

Читал, что в то время многие алкашку из Голландии гнали.

Ничего подобного. Из Германии! Это были ликеры «Барен Зигель» — в начале 90-х очень популярный бренд. Мы завозили его тоннами. Туда фура везет денежку, кэш, обратно — ликеры. Кэш — ликеры, кэш — ликеры. Мы заработали быстро очень много денег.

Как вы с Джексоном вышли на связь? 1993 год: нет ни телеграмов, ни ватсапов, ничего нет. Ну, есть в вашем офисе, наверное, факс.

Факс есть — уже достаточно! Мы вышли на контакт с менеджментом Джексона через нашего западногерманского партнера. Очень быстро мы подошли к обсуждению контракта. Еще примерно через полгода мы его подписали. Там 200-страничный контракт, который каждым своим словом, каждым параграфом был против нас. Он не позволял нам отстаивать какие-либо свои права. Он позволял, в свою очередь, артисту отказаться от выступления в любой момент — по причине, без причины, любым образом. Написано, что мы ни на что не имеем права, а он имеет право на все. И так 200 страниц. Ну, подписали.

Подожди. Ты толковый коммерс, подписал контракт, где ты не имеешь права ни на что?

Да конечно! Это был абсолютно понятный нам, вполне конкретный риск. Но за ним стояло понимание: если мы выполняем все условия, артист выйдет и выступит. Нам с самого начала сказали, что Джексон хочет выступать в России, и если вы выполните определенные требования, то шоу состоится, он вас не подставит. Это было сказано понятийно.

По-пацански прям?

По-пацански. Мы так договорились, ударили по рукам, и, например, техническую часть контракта отработали абсолютно безупречно. Это было очень тяжело, но все, что нужно было сделать, мы сделали: с точки зрения площадки и вплоть до бытового райдера. Вся страна, по-моему, в тот момент впервые услышала, что такое бытовой райдер настоящего большого артиста.

А что у Джексона в нем было?

Точно нужно было на площадке оборудовать зону для присутствия артиста перед концертом, в процессе и после. Пришлось отремонтировать целый подъезд «Лужников». Вся «чашка» была занята рынком на тот момент, и «Лужники» представляли собой огромную помойку. Короче, подъезд стадиона был отремонтирован целиком под него, было сделано несколько помещений конкретно под него, одно мягкое с какими-то игрушками. Остальной райдер — пищевой, бытовой. Cпиртное, фрукты. Ничего там сверхъестественного не было вообще. Ну, только мягкая комната с игрушками — это из придурей таких. Попросили — мы сделали.

Да уж.

Потом стали прилетать еще просьбы от его менеджмента, которые мы тоже отработали. Пошел разговор, что, может быть, мы могли бы снять в России какую-то часть видеоклипа на его новую песню Stranger in Moscow. Они нам ее прислали, попросили также проработать возможность его выступления в воинской части и посмотреть, что может быть по благотворительности. Мы нашли детские дома. Он ездил в детский дом на Профсоюзной и снял часть клипа. В Таманскую дивизию его возили. Он к России относился очень позитивно, к военным в том числе. Для него вот эти контакты и поездки в воинские части были нужны не за тем, чтобы просто фотографироваться на фоне вооруженных людей. Ему было интересно и приятно находиться рядом с ними. Я не могу объяснить это. Не знаю точно всю его внутреннюю ментальную механику, которая привела к такой заинтересованности и, по сути, зависимости. Потому что у него военная стилистика присутствовала всегда.

А ты с ним сам общался, когда возили его по дивизиям и детским домам?

Нет. Его позиционирование было совершенно другим. Сегодня звезда — это обычный человек, к которому ты можешь с любым вопросом обратиться. Но Майкл Джексон на тот момент не был обычным человеком. Он действовал как человек, абсолютно отстраненный от реальности, принадлежащий к какому-то другому миру. Эта мистика вокруг него прослеживалась во всем.

Ты спал вообще в те дни, когда вы организовывали его приезд и дальше возили по всей Москве?

Нет. Я примерно полгода вообще не спал.

А когда он вышел на сцену, ты выдохнул?

Именно вот в этот момент мы и выдохнули, потому что в день концерта лил дождь, сцена была мокрой. Нам пришлось сгонять в отель «Украина», забрать все их полотенца. И огромным количеством этих белых, новых полотенец вытирал сцену перед выходом Джексона его тур-менеджер — Майкл О’Хёрн. Это такой достаточно полненький и невысокий человечек, в низких джинсах. И вот он ползал по сцене и тер ее, потому что при первом же появлении, когда пневмопушка выстреливает, Майкл куда приземляется? На мокрую сцену! Он тут же бы упал. Никто к этому не был готов, поэтому терли, терли, терли.

Сильно задержали выход?

Значительно. Не скажу точно, потому что для меня в тот момент время текло совсем не так, как для любого нормального человека. Оно где-то сжималось, где-то разжималось. Это был промежуток времени, когда мы понимали, что он, скорее всего, не выйдет, — потому что в контракте написано, что любые обстоятельства, которые мешают безопасному и комфортному, нормальному рабочему появлению артиста, предполагают, что он может сказать «нет» и на сцену не выходить.

Но Майкл все же вышел.

Ну, как я и говорил — по-пацански все было. И сам Майкл, и те, кто нам его представлял, — не подвели. Он действительно хотел выступать, и действительно, принимая уже свои риски, просто физические, связанные с выступлением на мокрой сцене, — решился. Я помню, как услышал первые звуковые сигналы — отсчет до начала шоу. И вот она — пневмопушка, и вот он — Майкл! Я просто поверить не мог! Это такой момент наивысшего счастья был.

Ты смог насладиться концертом?

Близко даже нет. Помню, у меня как фотография перед глазами: сцена в момент начала, и я как завороженный смотрю: вот он вылетает, и всё. А дальше опять понеслись какие-то проблемы, потому что огромный американский менеджмент, больше 90 компаний приехали вместе с ним — требовали взаимодействия. В общем, после того, как он выскочил, — я сразу же переключился на другие задачи. И больше ничего не видел.

Обидно, конечно. А когда он улетел, вы с партнерами сразу стали считать деньги?

Очень долго собирали розданные билеты. В то время не было онлайн-касс, и все билеты раздавались на реализацию. А дальше мы ждали, что они вернутся к нам деньгами. Были большие блоки билетов, которые почти и не пытались продать. Как мы потом поняли, это была деятельность наших конкурентов. Они пытались помешать проведению концерта любыми способами, и это был один из них — забрать билеты на реализацию, а потом вернуть их обратно за день до шоу. Процесс подсчета экономики проекта занял несколько месяцев. Только под конец мы увидели окончательно масштабы финансовых потерь.

То есть вы остались в минусе после Джексона. И как вы выкручивались?

Какую-то часть долга помогли закрыть наши друзья из Европейского банка реконструкции и развития. Но была и часть расходов, связанная с арендой «Лужников» и с работой служб площадки, которую мы закрыть не смогли. И нам пришлось по завершении проекта просто физически пойти работать в «Лужники». По сути, отрабатывать долг, который возник.

И сколько лет ты отрабатывал в «Лужниках», что ты там делал?

Это было около года, наверное. Мы с ребятами после концерта Джексона пришли в структуру Акционерного общества «Лужники» — очень богатого на тот момент. В отдел развития. И за ближайшие полгода-год, по сути, сформировали план развития «Лужников», результаты которого можно видеть сейчас. Мы сделали эту работу и достаточно быстро отошли в сторону, потому что сбор ресурсов, проектирование конкретных объектов — это уже было не нашей задачей и заняло последующие долгие годы.

Почему с вами так спокойно поступили? Вы в долгах, а вас при этом берут на работу. Вас, в принципе, должны были просто убить.

Во-первых, акционерное общество «Лужники», перед которым возник долг, и люди, которые там работали, — не были бандитского склада. Это были люди, нацеленные в будущее. Они не мерили все сегодняшними какими-то деньгами, тысячами, миллионами долларов. Их основной амбицией было сделать из «Лужников» уникальный городской спортивно-рекреационный кластер. И вот как раз на этом мы и сошлись. Мы, в общем, неплохую работу проделали тогда. «Лужники» нас поддержали в тот момент — вот что можно сказать. Могли бы и по-другому себя повести. Ты прав абсолютно.

Ты не пожалел, что ушел из коммерции и, по сути, потерял на том концерте большие деньги?

Я думаю, что это был какой-то такой божий промысел, по-другому не назову. Потому что с деньгами, я думаю, вряд ли бы мне удалось прожить такую, в общем, долгую и, может быть, даже плодотворную жизнь. Я думаю, что мы вряд ли бы сегодня сидели здесь с тобой и разговаривали, если бы не взялись за концерт Джексона. Наращивая капиталы в коммерции — мы бы, повторюсь, стали точной мишенью.

Ты после Джексона занимался еще привозами?

После Джексона мы уже перегорели этим. Когда ты привез главного артиста, за что тебе биться дальше? За Тину Тёрнер? За Эроса Рамазотти? Как бы это уже бизнес, а нас это не сильно интересовало. Нам важна была во всем этом амбиция.

То есть ты забил на привозы.

Угу. Пройденный этап. Позже для меня начинается эпоха радио. Я был коммерческим директором в «Райс-мьюзик». Потом уже «106.8», «Инстанции», телевидение, продюсирование церемонии передачи олимпийского флага в Ванкувере, оргкомитет Сочи, ну и так далее.

Неплохое резюме, конечно. А что ты думаешь по поводу шоу? Что будет дальше?

Никто сейчас не сможет ответить на этот вопрос точно. Но можно предположить, что будут использоваться новые технологии, которые мы сейчас уже видим. Вот первые звоночки — искусственный интеллект, который создает какие-то картинки, музыку. Он уже сегодня участвует в создании комфорта и удобства для каждого человека. Я думаю, что дальше в шоу будут все чаще использовать искусственный интеллект. Шоу — это такой апофеоз развлечений, который аккумулирует самое лучшее, самое значимое, самое яркое из творческой и из технической части. То, что, безусловно, грядет какая-то революционная трансформация, — это факт. Но все равно человеческая сущность, которая делает общение peer-to-peer (из рук в руки, глаза в глаза), останется. Несмотря на появление любых технологий, большие концерты, где будут собираться люди, сохранятся.

Лучший концерт, на котором тебе довелось побывать?

Наверное, это последняя «Инстанция» на Водном стадионе, где мы собрали, по-моему, 215 тысяч человек по билетам. Три дня, 16 площадок, вся электронная музыка. Я помню, насколько это было здорово. Это не совсем концерт, но по сути это все равно шоу. И рейвы в контексте нашего разговора нельзя списывать со счетов. Потому что у них тот же самый принцип: один человек дарит свое творчество и радость энному количеству тех, кто пришел на площадку.

Почему ты так ценишь ту «Инстанцию»?

Для меня, наверное, она была самой яркой, потому что такого количества позитива, любви и мощной энергетики большой аудитории я больше не видел — ни до, ни после. Все-таки молодежная аудитория в этом смысле очень благодарная. И то, что в 90-е получали на рейвах артисты и организаторы — с точки зрения эмоциональной, психологической отдачи, — это мало с чем сравнимо. Сегодня публика, в общем, никогда не бывает так благодарна организаторам, потому что, ну, когда ты заплатил деньги, ты уже четко знаешь: я свое дело сделал, ну сделайте как следует свое. Все очень требовательны, критичны и рассматривают все сервисы под увеличительным стеклом. Конец 1990-х — начало 2000-х — это момент, когда люди, получая что-то, могли радоваться абсолютно искренне, не высчитывая в копейках, сколько стоил билетик и было ли на эту сумму ему предоставлено достаточно сервиса.