Глядя на изображение, можно подумать, что оно фиксирует один из этапов работы Родена над «Вечной весной». Но все даже близко не так. Pepper No. 30, одна из самых известных черно-белых фотографий в истории, — пример абсолютной честности автора. Это действительно простой перец из овощной лавки, 30-й снимок из серии в 36.
Edward Weston / The Museum of Modern Art
Эдвард Уэстон, автор этого кадра, всерьез взялся за творческое ремесло в 20 лет и поначалу работал, как и все в то время, с мягким фокусом, создающим таинственные ореолы вокруг светлых областей, эффект дымки, марева, который скрывает мелкие недостатки объекта, что очень привлекательно для женского портрета.
Уэстон в те годы снимал в основном портрет, не в последнюю очередь потому, что этот жанр давал возможность заработать. Он открыл свое дело в 1910-м, в 24 года. Это было ателье под названием «Маленькая студия» в Тропико — тогда еще далеком пригороде Лос-Анджелеса. Но мечтал Эдвард, конечно, о большем.
На вопросы любимой старшей сестры, зачем открывать портретную мастерскую в глуши, он отвечал: «Я собираюсь сделать свое имя таким известным, что будет неважно, где я работаю». Уэстон погружался в искусство портрета все глубже и дошел до обнаженной натуры.
Постепенно он заинтересовался высокодетализированными изображениями.
Этот переход произошел под влиянием двух его муз. Хотя муз у Эдварда хватило бы на три Парнаса. «Женщины в моей жизни так же неизбежны, как приливы и отливы», — говорил мастер.
Одну из этих двух он называл первым важным человеком в своей жизни. Это Маргарет Мазер — фотограф из Лос-Анджелеса, она снимала руки, фрукты, ракушки, птичьи крылья. Вторая — Генриетта Шор, канадская художница, которая однажды заявила, что большинство снимков Эдварда — просто обнаженка, и показала ему свои работы.
Это были крупные полотна с изображением морских ракушек.
Картины потрясли фотографа, и он несколько недель подряд экспериментировал с устрицами, венерками, наутилусами. Созданная в этот период работа, которую автор так и назвал — «Наутилус», стала одной из самых известных.
По мнению знатоков, рука мастера, достигшего высот в формате ню, чувствовалась даже в натюрмортах. Конкретно «Наутилус» итало-американский фотограф Тина Модотти называла мистическим и эротичным, а директор Музея современного искусства в Нью-Йорке Рене д’Арнонкур говорил, что при виде этого фото чувствует характерную слабость в коленях.
В 1930 году Уэстон начал снимать крупным планом овощи и фрукты, среди которых наиболее интересен ему был перец. «Коробка с перцем в продуктовом магазине на углу вызывает у меня больше эмоций, чем любой другой съедобный продукт, потому что перец — это весь спектр естественных форм», — признавался мастер.
В своих дневниках Уэстон пишет, что сама съемка гениального кадра длилась 6 минут.
Это время длинной выдержки, хотя его внук утверждал, что именно этот, 30-й кадр, сделан на выдержке минимум 4 часа при диафрагме 240, а подготовка заняла много часов: это эксперименты с различными фонами, освещением, ракурсами. Всего более 50 кадров за несколько фотосессий. Надо помнить, что мастер снимал не на «цифру» и даже не на пленку, на которой можно увидеть сразу 36 вариантов и выбрать лучший.
Он снимал на фотопластины. Каждую проявлял по-своему, а потом печатал позитив, принудительно затемняя или высветляя определенные участки.
Уэстон никак не мог приблизиться к желаемому совершенству, пока не придумал поместить овощ в большую металлическую воронку.
Свет, отраженный от конуса, и неожиданные тени делают изображение трехмерным. Об остальных достоинствах снимка написаны труды. Одни искусствоведы улавливали в натюрмортах Уэстона отголоски его обнаженных натур, другие — в обнаженных натурах влияние натюрмортов.
Самого же мастера такой взгляд на его произведения раздражал. Он возмущался, почему в них видят то интимные сцены и части человеческого тела, то борцов, то африканскую резьбу — в зависимости от душевного состояния. Уэстон называл это ненормальной фрустрацией, изрыганием газов сексуальной неудовлетворенности из непереваренного фрейдистского брожения. «Это всего лишь перец, — пытался урезонить фантазеров фотограф, — ничего больше. Для нечистых все нечисто».
