Во главе обряда

Сергей Минаев: Олег, я вас периодически видел в соцсетях, это были фотографии с вечеринок вашей супруги Виктории. А потом я узнал, какой у вас бизнес. И тогда я подумал: как было бы интересно поговорить с этим человеком. Вот он на вечеринке, одетый в костюм царского сокольничего, — песни, пляски, то есть максимально про жизнь. А днем у него бизнес про смерть. Как у него одно уживается с другим? Давайте начнем с простого. Я знаю, что вы из Ленинграда.

Олег Шелягов: Именно «из Ленинграда», да.

И вы собирались стать военным. Какая у вас была семья?

Я даже не собирался, я стал. У меня не было шансов не быть военно-морским офицером. У меня оба дедушки служили: один — адмирал, другой — старший офицер. Папа был капитаном первого ранга. Причем в семье был смешной случай. Моя мама тридцать лет преподавала в Вагановском хореографическом училище. Обычно туда набирают детей со второго класса. И был какой-то экспериментальный набор, класса с шестого — мне подходило по возрасту. А я был худой, 44-го размера. И мама говорит: «Ну давайте Олега в хореографическое училище отдадим». Все женщины поддержали. А мужчины против: «Нет, ни в коем случае».

То есть у вас классический фильм «Офицеры». Он — офицер, она — интеллигенция.

Да-да. Но у этой истории есть продолжение. Проходит два года, я оканчиваю восьмой класс. А с девятого класса открывается набор в Нахимовское училище. Тут уже вся мужская часть моей семьи заявляет: «Олег должен идти в Нахимовское». А женщины встали стеной и говорят: «Нет».

И потом мы как-то с мамой разговаривали, вспоминали этот случай. Я говорю: «Мама, я благодарен и вам, и им». В принципе, я нормально отучился десять лет. А уже потом поступил в Высшее военно-морское училище имени Фрунзе, которое в 1941-м оканчивал мой дед.

А вы в каком году окончили?

В 1989-м.

Дальше вы пошли служить на Северный флот. Сколько вы служили?

Три года. До 1992-го.

И вот в 1992 году вы приезжаете в город-герой Санкт-Петербург, где начинается весь бандитский замес. Чем вы занимаетесь в это время?

Был такой ленинградский бизнесмен господин Березовский. Занимался телебиржей, вот эти вещи только начинались. И я вышел на работу к нему — менеджером. Мы пытались заниматься какими-то торговыми делами. А потом как-то меня унесло в банковскую историю. Меня пригласили в открывающийся филиал московского банка. И как-то всё пошло.

Сколько лет вы банкиром были?

Под двадцать лет.

Двадцать лет — и мы переходим к вашей новой ипостаси. Вы банкир. Вы состоятельный человек в тот момент?

Обеспеченный.

Обеспеченный. И вы завязываете с банковским делом и начинаете заниматься… Как это правильно назвать? Ритуальным бизнесом? Как это происходит?

Как и все в жизни, по стечению обстоятельств.

Просто вот сидите вы в кабинете. Заходит кто-то и говорит: «Олег, слушай, ты знаешь, такие перспективы. Можно компьютерами заняться, дистрибьюцией алкоголя, недвигой, рейдерством или похоронами». И Шелягов говорит: «Ну похоронами, конечно». Расскажите мне, как случился этот переход.

Мы продавали банк, это было государственное решение. Обеспечивали сделку продажи. И мой товарищ, бывший председатель правления банка, говорит: «Давай к нам, я найду, чем заняться. Вот, например, мемориальная компания есть». Ее купили когда-то давно у военно-страховой компании, и она каждый год генерировала минус двадцать миллионов долларов. Он говорит: «Мы не очень понимаем, что с этим делать, давай ты посмотришь».

Чем занимается эта компания в то время?

Ритуальным бизнесом — с наибольшим уклоном в установку надгробных сооружений. Она создавалась по решению Министерства обороны. Это огромная федеральная компания, с пятьюдесятью филиалами по всей стране. Мне предложили ее возглавить. Я спрашиваю: «Почему я?» Ответ был простой: «Надо военным помогать. Ты военный, с ними на одном языке разговариваешь. Плюс нужно работать с правоохранительными органами, а ты еще к тому же окончил университет МВД». Вот так набор навыков предопределил движение. Компания военно-мемориальная, а я — офицер.

Я три года занимался этой компанией, и мы вывели ее в ноль. А дальше, как всегда, появляются молодые и талантливые из Гарварда, которые пришли и сказали: «Валерьевич уже старый». А как раз на рынке была убыточная компания, одна из первых в Москве. Мне подарили 50 % этой компании, и еще 50 % принадлежало городу.

Как это — подарили?

Ну она была убыточная, и те акционеры, которые были на тот момент, списали таким образом убыток.

Понятно.

И меня к тому моменту ритуальный бизнес интересовал уже не только с финансовой точки зрения. Мне казалось странным, что весь мир уходит в двадцать первый век, а похоронная сфера застряла на уровне примерно начала двадцатого. Вот в банке были все эти воронки продаж, реклама, а тут почему нельзя сделать по-человечески? 

Я пытаюсь понять психологическую составляющую вашего решения. Вот как я себе представляю разные отрасли бизнеса: мы сидим за столом и обсуждаем квартальный план. Нам надо продать 20 тысяч бутылок или, условно, увеличить выручку этого ресторана на 20  %. А у вас там как? Вы же не можете KPI по гробам ставить? Или можете? Как это обсуждается?

Наверное, сыграло роль первое образование. Потому что, когда меня спрашивали: «Какая у тебя профессия?», я отвечал: «Офицер». А офицер — это же не только родину защищать.

В моем понимании, нужен был человек более социально ориентированный. И я смотрел, как это устроено, и не понимал. Думал: можно же по-человечески.

Что значит «по-человечески»?

Мы работаем, чтобы люди в тяжелейший момент их жизни могли сосредоточиться на скорби о близком, а не отвлекались на решение множества проблем и вопросов. Рынок же всегда существовал. А тут фактически не было никаких механизмов цивилизованных. Кроме социальной услуги, которую ты оказываешь, это все-таки бизнес, он требует маркетинга. И мы первые, кто зашел в социальную рекламу. Не, грубо говоря, «два по цене одного», а именно объясняли людям, что они должны сделать в тот момент, когда произошла трагедия. И прочее, и прочее.

И где вы эту рекламу крутили?

Офлайн и онлайн. Мы первые, кто запустили буклеты. Москва мне даже по этому поводу предъявляла, на что я просто сказал: «Ребята, я в этом случае делаю то, что должны делать вы». Мне хотелось, чтобы этот бизнес не был в черном, сером поле.

Олег, вот здесь у меня есть вопрос. Когда начиналась любая движуха бизнесов в нулевых, в конце девяностых, мы все учились на Западе, да? Вы когда зашли в ритуальный бизнес, вы учились у кого-то там?

Ездили в Барселону, изучали, как у них все это работает.

Почему в Барселону?

Потому что ситуация похожая, у них был такой же хаос, как и у нас, но они привели рынок в идеальное состояние. К сожалению, почти все, что мы там увидели, оказалось неприменимо — просто из-за различий в культуре и менталитете. Меня, честно говоря, до сих пор завораживает отношение постсоветского человека к смерти, к подготовке к смерти, к прощальным процедурам. У нас это настолько табуированная тема — мы о ней не хотим говорить никак и никогда.

Потому что мы боимся?

Я пытался заказать какое-то социологическое исследование еще на заре своей работы в этом бизнесе. Но мне никто толком ничего не смог сказать. Мы уже потом, сидя с социологами, рассуждали. И они говорят: «Вот была царская Россия, там хоронили красиво, достойно. В деревнях вообще готовились заранее: домовина стояла на чердаке». А дальше революция, гражданская война…

Хоронить просто некогда было.

Совершенно некогда. И огромное количество смертей. Потом 30-е годы, и люди исчезали непонятно куда. Дальше Великая Отечественная, и все то же самое. Просто насколько эти 40–50 лет приучили людей бояться смерти и не говорить о ней. Наверное, это уже в нашем коде. Ты пытаешься его переломить, но это уже невозможно.

А вы до того, как занялись этим бизнесом, часто говорили о смерти? Готовились к похоронам?

Я и сейчас не готовлюсь. Вопрос даже не в этом. В европейском менталитете в порядке вещей людям даже значительно моложе нас купить страховой полис на случай смерти. Это не вызывает никакого отторжения. А у нас тяжело такое представить. Мы как-то были на одной передаче, и там батюшка сказал неожиданную для меня вещь: «Вот представьте, приходит женщина, говорит, что у ее близкого человека четвертая стадия онкологии. Давайте помолимся. Конечно, давайте, будем верить в Божье чудо. Но ты, кроме этого, еще зайди в ритуальное агентство, просто на всякий случай. Посмотри, что сколько стоит, что понадобится». Чудо — это хорошо. А если чуда не произойдет?

Расскажите про похоронных агентов, которые к людям приезжают. Это же не цветы продавать и не водку.

Хороший агент — это серьезнейший психолог.

Это человек, который приходит в скорбь.

Он живет в скорби.

Что это за люди? Откуда вы их берете?

Они приходят к нам сами. Естественно, у нас есть определенный отбор. Какую-нибудь экзальтированную девушку, которая придет с рассказом о том, как она любит людей, мы даже проверять не будем. Но я бы сказал, что единого психологического портрета для таких людей нет. Каждый по-своему умеет общаться с заказчиком, когда ему тяжело.

Это просто нужно очень специальную психику иметь.

Я с вами соглашусь.

А существуют ли международные форумы ритуальщиков? Выставки?

Существуют. Самая крупная раз в два года проходит в Париже. Очень интересные выставки проходят в Болонье.

Что там выставляется?

Всё — от гробов до транспорта. Большая часть связана с танатопрактикой. Это именно работа с телом. У нас это делают в моргах, а в Европе это работа похоронных домов.

А кто лидер по производству гробов?

Исторически всегда считали лучшими канадские. Цельная древесина, ценные породы, очень красивые.

Даже не итальянские?

Итальянские излишне пафосные. Вот канадский гроб — он солидный. Если вы сегодня в кино видите на экране такой красивый, респектабельный ящик, то он, скорее всего, канадского производства. Но наши производители тоже делают очень приличные гробы.

Я читал недавно, что кого-то хоронили в гробу с кондиционером.

Я понимаю. А вот скажите мне, пожалуйста, в советское время в парикмахерской говорили: «Давайте под полубокс, сейчас все под полубокс стригутся». В ритуальном агентстве есть такое, что агент говорит — давайте кисточки повесим, сейчас все кисточки вешают. Иными словами, есть ли какая то похоронная мода?

Нет, человек выбирает сам. Агент существует для того, чтобы советовать. А выбор гробов сегодня огромный.

Сколько средний гроб стоит?

Самые дешевые — просто фанера, обитая шелком, это тысяч 10–15. В районе 50 тысяч уже будет хороший. Дорогой — порядка миллиона, полутора миллионов.

А участок на кладбище? У нас же, несмотря на общую привычку не готовиться к похоронам, бывает такое, что заранее выкупают участки на популярных престижных кладбищах. Человек говорит, например: «Хочу после смерти лежать рядом с Высоцким». Он может это сделать?

Высоцкий, если я не ошибаюсь, лежит на Ваганьковском. Может. Стоить это будет… ну, до нескольких миллионов рублей.

Вы знаете лично людей, которые при жизни имеют участки на кладбище?

Конечно. Я вам больше скажу. Мы люди общительные, у нас есть друзья, прекрасная пара. Вика встречается с женщиной из этой пары. Та истерически плачет. Вика спрашивает: «Что случилось?» Она говорит: «Ну вот мой купил участок под захоронение, там четыре места». — «Так, и что?» Она говорит: «Ну как — четыре, значит, у него есть любовница. Нас-то трое. Я, он, сын». Вика спрашивает: «А у сына не будет жены?» Та говорит: «Ты меня успокоила». 

Слушайте, вы с женой в каком году познакомились?

Двадцать лет назад.

Вы уже были в этом бизнесе?

Нет. Я был банкиром. Она очень сильно расстроилась, когда я поменял профессию. Она как бы в шутку говорила: «Я выходила замуж за банкира, как я буду жить с похоронщиком?»

Вы сняли с языка.

Потом прошло полгода, и она мне прямо сказала: «Знаешь, я хочу извиниться за эти шутки. Ко мне начали подходить люди и благодарить за твою работу, за то, что ты помог им проститься с родными».

Какие были самые дорогие похороны в вашей жизни?

Это было давно. Молодая девушка погибла в Швейцарии. Мы тогда скупили все цветы, которые были в Москве. Вообще все. Все, что прилетело из Голландии, купили мы. Это был единственный раз, когда зал прощаний на Троекуровском фактически перестроили. От нас требовали лучший катафалк — я как раз перед этим видел нужный на выставке в Болонье, но он ушел, и мы купили похожий в Лондоне.

Беда, к сожалению, не позволяет людям мыслить трезво. Это понятно и объяснимо. Особенно когда ты теряешь детей. Здесь нет границ, нет средних чеков. Давайте так: похороны мы организовываем для себя, а не для усопшего. Есть наше эго, и мы таким образом его чешем.

Человеку, который скончался, важен не дорогой гроб — ему важна память. Даже если мы считаем, что жизнь не конечна, что человек с нами до сорокового дня, — вы думаете, что ему это все важнее, чем ваша, например, молитва?

Мне кажется, ему все равно, какой гроб мы ему купили.

Знаете, есть легенда, что во время ковида мы все обогатились страшно. Не буду отрицать, что количество заказов выросло. Но средний чек, наоборот, очень просел. Кучу дорогих венков и красивые гробы мы берем, когда их есть кому показать.

Гроб в форме автомобиля, например.

Нет, это больше африканская история, у нас такие не продаются. Но у нас, например, стоит гроб, полностью покрытый кристаллами Swarovski. В смысле весь. Делал российский производитель. Я когда увидел, сразу сказал, что забираю. Причем они же теперь в дефиците. Я думаю, если их отковырять, там уже очень приличная сумма получится.

А все-таки средний чек какой? Сколько стоят среднестатистические похороны?

Где-то 100–120 тысяч. Это все вместе. Все остальное уже берем не мы. Вообще, я уже устал доказывать, что мы не наживаемся. Потому что мы-то нет, но спроси любого человека, который недавно хоронил, с чем он столкнулся? Он столкнулся с вымогательством, скорее всего. В морге или на кладбище, а это все муниципальные служащие. За песочек, за лапничек, на помин души, туда-сюда. Кто, например, продает информацию из больниц и моргов? Муниципальные служащие. Ритуальщики-то чем здесь виноваты? Мы, наоборот, пытаемся облегчить всю эту историю, сопровождаем заказчика, чтобы его не ободрали. Кстати, у нас единственный бизнес, где клиент и заказчик — это разные люди.

Такой вопрос. Люди умирают десятилетиями, столетиями, кладбища заполняются. Вот могила прошлого века, вот позапрошлого. Когда на этом месте можно другого человека похоронить?

По федеральному закону — через 15 лет. А дальше на усмотрение региона. В Москве — 15 лет, в Подмосковье — 20.

А как это происходит? Если за могилой никто не следит, ее сносят и кладут туда нового человека?

Если вы когда-нибудь гуляли, например, по Новодевичьему, то могли обратить внимание, что на некоторых надгробиях висит такая бумажка, иногда сильно выцветшая: «Просим родственников обратиться…» Есть нормативные сроки, да. Но там целая процедура, что делать с останками. Никто, естественно, предыдущие кости на помойку не выкидывает. Иногда подтвердить право на могилу — это целая история. У меня самого такое было. Всех моих родных мы хоронили на Смоленском кладбище. И вот мы хороним мою бабушку в той же могиле, что и моего деда, и администрация кладбища говорит, что кроме свидетельств о рождении, чтобы установить цепочку, требуется еще свидетельство о браке. Она блокадница, защитник Ленинграда, они с дедом расписались в 1942-м. Где я его возьму? Сохранилось ли оно вообще? Но я нашел его, к счастью. Принес и говорю: «Если вы его не примете, чекисты, которые его подписывали, встанут из могилы».

Насчет прогулок по кладбищам. Почему московские кладбища не такие раскрученные, как, например, Пер-Лашез или Сент-Женевьев-де-Буа?

Там часовая экскурсия — 450 евро.

Вот почему у нас этого нет? Тема табуирована? Зачем ходить по кладбищу — это что, музей?

Не знаю, но по какой-то причине мы гораздо лучше знаем зарубежные кладбища, чем свои. «А правда, что здесь Достоевский похоронен?» Ты же питерский, и ты этого не знаешь?

Вот вы заходите на любое кладбище — римское, парижское. Там брошюры лежат: вот тут Сара Бернар, тут маршал Фош. У нас же нет таких брошюр? Или есть?

На Новодевичьем, наверное, какой-то такой навигатор есть, все-таки кладбище интересное. Насчет Ваганьковского не знаю. Но у нас точно есть очень красивые кладбища — насколько кладбища вообще могут быть красивы. Например, немецкое, в Немецкой слободе. Там только княжеских часовен штук пятнадцать. Васнецов там похоронен.

А какое в Москве самое престижное кладбище?

По привычке — Троекуровское. Новодевичье еще, но там сейчас хоронят исключительно по личному распоряжению мэра, на основании особых заслуг. Ваганьковское, но там надо находить места. Знаете, кстати, почему там захоронено столько футболистов? Директор кладбища очень любил футбол. Вообще, реклама необходима даже кладбищам.
Например, где находятся мощи Николая Чудотворца?

В Италии, в Бари.

Почитаемое место, да? Все туда ездят. При этом в Венеции, на острове Лидо, тоже есть мощи Николая Чудотворца, вполне сопоставимые по размерам. Но там обычно нет абсолютно никого, потому что место не такое раскрученное, вообще мало кто о нем знает. Вот вам кладбища и реклама.

А у вас есть склеп? Вы о своих похоронах позаботились?

Нет. Я сапожник без сапог.

Почему?

Я такой же русский человек, и у меня ровно такой же менталитет.

А в загробную жизнь вы верите?

Конечно. Если ее нет, то вообще все бессмысленно. Я верю, что после смерти что-то есть.