Что такое любовь?

Древние греки как люди искусные в любви различали очень разные ее виды. Эрос — страсть, влечение любовников, великая древняя сила. Филия — любовь как дружба, духовная привязанность. Агапэ — самоотверженная, жертвенная любовь. Строгэ — долгое, устойчивое чувство, например, в многолетнем браке. И наконец, мания — нездоровая одержимость другим человеком, которую боги насылали на тех, кто им чем-то не угодил. На самом деле не обязательно человеком: например, Посейдон наслал на критянку Пасифаю страсть к быку — в результате этого межвидового союза, собственно, и появился Минотавр.

Средневековые мыслители категорически разделяли тело и дух. У античных философов эрос мог в конце концов привести на высоты духа и познания, а в Средние века эту идею посчитали бы абсурдной. Любить надо было в первую очередь ближнего, желательно — всех слабых и униженных сразу. Это называлось каритас — милосердие, сострадание, деятельная и жертвенная любовь. В идеале она вообще не требовала никакой взаимности. Тут было понятное противоречие: католическая церковь благословляла таинство брака, но идеалом продолжала считать целомудренную жизнь монахов и аскетов.

Основательно устав от разного рода безответности и бескорыстия, эпоха Возрождения с удовольствием и даже жадностью занялась менее возвышенными видами любви. Данте, Петрарка, Бокаччо в своем «Декамероне» — проще перечислить, кто из звезд Ренессанса не писал про любовь. Практика у них тоже была богатая: придворные и гуманисты вовсю волочились за дамами, крутили романы, дрались на дуэлях и писали обнаженных женщин с натуры. Отдельным жанром были трактаты о любви — изысканно оформленные инструкции по соблазнению. Люди эпохи Возрождения считали, что никакого фатального разрыва между телесным и духовным нет, а (метафорическая) богиня любви существует в двух ипостасях: Венера земная и Венера небесная.

Рациональный век и любовь старался трактовать как можно рациональнее. Если человек — это мыслящая машина, то чувства — это процессы внутри механизма. Декарт вообще считал, что любовь вызывают так называемые «животные духи», крошечные существа, которые летают по телу, побуждая его к действиям. Как в таком случае примирить разум и чувственные порывы? Философы Нового времени предположили, что источник морали — это не Бог, а сам человек. Но кто тогда помешает человеку бесчинствовать? Излюбленный жанр эпохи — любовный роман, излюбленный герой — обольститель Дон Жуан. Его коллеги по волокитству — Ловелас из романа Сэмюэла Ричардсона «Кларисса» и реальный итальянский авантюрист Джакомо Казанова.

На смену французским рационалистам пришли немецкие романтики — они-то, собственно говоря, и изобрели «романтическую любовь». Они как бы говорили: любовь случайна и нелогична? Ну и хорошо! Значит, это мистическое родство душ, последнее чудо в скучном мире. Брак? Брак необязателен. Какой брак, если речь идет о предназначении. Главное — это неудержимый зов страсти. Ближе к концу века романтики превратились в эстетов и декадентов, а те считали, что конец у сказки может быть и мрачный. У Оскара Уайльда кто-нибудь непременно гибнет ради любви.

Счастливые греки умели развести брак и любовь: дома законная жена, на симпозиуме с друзьями — гетера. Но в буржуазном обществе этот трюк уже не срабатывал — или вызывал стыд и неврозы. Разрешить этот конфликт взялся Фрейд со своей венской кушеткой. Началась эра психоанализа. Любовь оказалась приравнена к сексу. Даже термин «эротика» из возвышенного античного понятия превратился в обозначение для легкого порно.

В мире психотерапии по скайпу за три тысячи рублей в час любовь принято трактовать в первую очередь как угрозу какой-нибудь потенциальной травмы. Это покушение на свободу, попытка взвалить на человека неудобные для него и совершенно ненужные ему обязательства. Для обитателя современного сейфспейса это договорная история, в которой важнее всего границы.

Хорошо ли это? Не факт. Философы прошлого сходились в одном: именно любовь способна вывести нас за пределы кокона нашего солипсизма и показать нам нечто удивительное. Другой вопрос — что это будет, близость или, наоборот, боль потери?