Купец, открывший аристократам глаза на искусство

Как правило, всю пошлость, весь китч и все понты дореволюционной России связывают с купечеством. Рояли, наполненные шампанским, блюда с голыми девицами, хождение по «оливье» и т. д., и т. п. Психологический портрет такого купца очень ясно складывается из зарисовки Гиляровского:

Таким же проявлением купеческой экстравагантности, потрясанием мошной считалось собирательство современного западного искусства. И в этом разгуле никто не мог соперничать с купцом 2-й гильдии Сергеем Ивановичем Щукиным.

Культурные люди, тот же академик И. Е. Репин (казак по происхождению), сильно критиковали купчину и всю его коллекцию:

«Самые последние мод­ники висят у него в кабинете, но, как только они начинают на фран­цузском рынке заменяться новыми именами, их тут же передвигают дальше, в другие комнаты. Движение постоянное. Кто знает, какие имена висят у него в ванной? […] Бесформенный, грубый и наглый Матисс, как и дру­гие, отойдет на вто­рой план. […] Мне хочется поскорее уйти из это­го дома, где нет гармонии жизни, где властвует новое платье короля». Сам Сергей Иванович охотно поддерживал такое мнение о себе как о неотесанном спекулянте: «Хорошие картины дешево стоят», — любил повторять он, потирая руки.

Забавно, но именно предрассудки и условности не позволяли аристократам заниматься подобным коллекционированием. Они не могли внести в свой дом то, что в образованной Франции вызывало насмешки и недоумение: творения Сезанна, Гогена, Матисса, Пикассо. Позволить себе такую роскошь, как заявить во всеуслышание: «Сумасшедший писал — сумасшедший купил», мог только русский купец.

Поначалу Щукин собирал работы разных мастеров западной живописи, но постепенно сосредоточился на импрессионистах. В 1898 году в его собрании появились Клод Моне и Камиль Писсарро. В выборе картин для своей коллекции он руководствовался не авторитетным мнением специалиста, не полученными знаниями в области искусства, а собственным вкусом и интуицией. Возможно, поэтому его так привлекали именно импрессионисты: в силу специфики текстильного бизнеса у него было уникальное чувство цвета.

Кроме того, как утверждают современники и исследователи, у всего семейства Щукиных был особый нюх на шедевры. «Мы посмотрим на любой рисунок, картину и не можем сразу определить, но чувствуем — настораживаемся», — говорил об этом старший брат коллекционера Дмитрий. Дочь Сергея Ивановича графиня Екатерина Келлер рассказывала, как он делал выбор: «Если отец испытывал при взгляде на картину необъяснимое возбуждение, доходившее до нервной дрожи, то он брал работу, не раздумывая».

Купив за 5 лет более 50 полотен символистов и импрессионистов, Щукин заинтересовался работами Гогена, Сезанна, Ван Гога. «Что должен был вынести этот человек за свои „причуды“? — задавался вопросом А. Н. Бенуа. — Годами на него смотрели как на безумного, как на маньяка, который швыряет деньги в окно и дает себя „облапошивать“ парижским жуликам. Но Сергей Иванович Щукин не обращал на эти вопли и смехи никакого вни­мания и шел с полной чистосердечностью по раз избранному пути».

Правда, однажды он решил не то что свернуть, а навсегда уйти с «избранного пути». В 1907-м, после смерти жены, Щукин завещал коллекцию городу и отправился в Синайскую пустыню. Он твердо решил «прожить так, как жили 2000–3000 лет до Р. Х. […] Все внешние условия нашей жизни, вся наша так называемая культура должна быть оставлена и забыта». (Цитата из его дневника)

К счастью для культурной России, этот период в жизни собирателя длился недолго: «Когда бедуину нечего есть, он кладет себе камень на живот и не чувствует голода. Нет, мне это не по силам. Мои удовольствия другого рода. Я с наслаждением слушаю музыку Скрябина, читаю Валерия Брюсова, смотрю картины Мориса Дениса. Нет! Нет! Назад в Европу, в мой культурный, тонкий, изящный мир! Но как вырождает нас культура! Какой мы сравнительно слабый народ, физически, пожалуй, и нравственно».

Он вернулся в Москву. К своей новой любви — Анри Матиссу. В 1909-м Щукин заказал художнику огромные панно с обнаженными фигурами — «Танец». По тем временам это — невероятно смело. Но еще смелее было вывесить его в своем дворце на парадной лестнице. Это говорит о том, как сильно он верил, что за живописью Матисса будущее. Напомним: при всей отваге и убежденности в собственной правоте Щукин щадил чувства и взгляды гостей, поэтому самые одиозные картины держал в кабинете.

«Будут кричать, смеяться, но поскольку, по моему убеждению, Ваш путь верен, может быть, время сделается моим союзником и в конце концов я одержу победу», — написал он художнику. А тот ответил: «Требовалась смелость написать панно, но требовалась и отвага купить».

Вместе с «Танцем» Сергей Иванович приобрел «Музыку» — панно настолько откровенное, что даже сам испугался и чуть-чуть подправил картину: кое-что пририсовал флейтисту. Когда в дом Щукина приехал погостить автор, хозяин очень переживал, что его кощунственный поступок станет причиной большого скандала. Но обычно резкий в суждениях и категоричный Матисс, видимо, был настолько умаслен роскошным приемом, что деликатно произнес: «Фиговые листочки, в сущности, ничего не меняют».

В 1909-м Сергей Иванович купил (о, ужас!) картину Пикассо. «Щукин именно не просто швырял деньгами, не просто покупал то, что рекомендовалось в передовых лавочках. Каждая его покупка была своего рода подвигом, связанным с мучительным колебанием по су­ще­ству. […] Щукин не брал то, что ему нравилось, а брал то, что, ему ка­залось, должно нравиться. Щукин с какой-то аскетической методой […] воспитывал себя на приобретениях и как-то силой проламывал преграды, которые возни­кали между ним и миропониманием заинтересовавших его мастеров», — читаем у того же А. Н. Бенуа.

Сам Щукин так описывал свои отношения с шедеврами: «Очень часто картина с первого взгляда не нравится, отталкивает. Но проходит месяц, два — ее невольно вспоминаешь, смотришь, смотришь. И она раскрывается». И еще: «Я повесил „Даму с веером“ неподалеку от входной двери, по пути в столовую. Я проходил по коридору каждый день и невольно бросал на нее взгляд. Через время это стало входить в привычку. Прошел месяц, и я стал осознавать, что, не взглянув на картину, чувствую себя за обедом не по себе, мне чего-то не хватало.

Я стал глядеть на картину дольше: у меня было ощущение, будто я набрал в рот куски битого стекла. И вместе с тем я стал смот­реть на нее не толь­ко при обе­де, но и в дру­гое вре­мя. И вот, в один день я ужаснулся — я почувствовал в картине, несмотря на то, что она бессюжетная, какую то особенную силу, власть. Я ужаснулся, так как все остальные картины моей галереи стали вдруг казаться скучными — мне не захотелось больше их видеть. Я уже чувствовал, что не могу жить без него, Пикассо, и купил еще. Он овладел мной, словно гипноз или магия, и я стал покупать картину за картиной».

По всем трудам, посвященным великому собирателю, кочует фраза: «Сергей Иванович жаловался, что, оставаясь наедине с картинами, ненавидит их, борется с собой, чуть не плачет, ругает себя, что купил, но с каждым днем чувствует, как они все больше и больше „одолевают“ его». В 1912 году Щукин в очередной раз удивил всех. Он привез в Москву работы Анри Руссо. Коллекционер опять предугадал будущий тренд: наивное искусство. Последними его приобретениями стали полотна Андре Дерена.

Подход Щукина к живописи можно понять на очень простом примере. Он и И. А. Морозов собирали свои коллекции в одно и то же время. Они покупали картины одних и тех же мастеров. Но это были совершенно разные картины. Щукин выбирал самые радикальные работы. Именно поэтому за бортом его коллекции остались целые периоды творчества Пикассо, в ней — только самые дерзкие произведения.

По мнению искусствоведов, Морозов представлял французскую живопись после импрес­сиониз­ма как эволюцию, Щукин — как революцию. Его коллекция противоречила устоявшимся понятиям о гармонии, она в те годы противоречила самой традиции русской живописи. И в отличие от Морозова Щукин сделал свою коллекцию общедоступной.

«В галерее с утра толпились ученики Школы живописи и ваяния, критики, журналисты, любители и молодые художники, — пишет в своей книге „Художник в ушедшей России“ князь С. Щербатов. — Тут Сергей Иванович выступал уже не в качестве хозяина, а в качестве лектора и наставника […] просвещающего Москву, знатока и пропагандиста. […] Перед холстами художников крайнего течения молодежь стояла разинув рты, похожая на эскимосов, слушающих граммофон. Щукинские лекции и восторженные пояснения новых веяний живописи Парижа имели последствием потрясение всех академических основ преподавания в Школе живописи, да и вообще всякого преподавания и авторитета учителей; и вызывали бурные толки, революционировали молодежь».

Взгляды Сергея Ивановича были настолько прогрессивны, что обогнали время в России на полвека: несмотря на то, что все революционное, пролетарское изобразительное искусство, можно сказать, вышло из его коллекции, сама коллекция после эмиграции Щукина оказалась ненужной и пылилась в запасниках до 1953 года.